В издательстве «Поляндрия No Age» вышла книга «Весна воды» — заключительная часть двусоставной серии «Двести третий день зимы». Дилогия посвящена жизни в России, где правит Партия холода. Обе книги автор Ольга Птицева написала и издала в России. «Медуза» рассказывает, каким получилось продолжение первого романа и для чего нужны антиутопии в современном мире.

В первой книге, «Двести третий день зимы», Ольга Птицева писала об альтернативной России, которую накрыло вечной зимой под властью Партии холода. Граждане обязаны поддерживать «приемлемую высоту снежного покрова» и ни в коем случае не держать дома комнатные растения — чтобы, не дай бог, не возникло крамольных мыслей о какой-то «оттепели». А если кто-то вздумает митинговать, спецслужбы — «холодовики» — уже имеют наготове морозильные камеры. 
Тот роман оборвался клиффхэнгером. Нюту, сотрудницу НИИ, ответственную за выращивание морозостойких растений, спецслужбы обманом заставили выдать местоположение соратника и луковиц нарциссов, которые могут выдержать мороз. Сама Нюта тоже оказалась в опасности, но ее спасла Тая — участница оппозиционной группы «Оттепель».
Во второй книге нас знакомят с предысторией Таи, дочери партийного функционера, который и придумал «зимовку». Птицева показывает, как из семейных и бытовых неурядиц и трагедий произрастает зло и как хороший человек приходит к выводу, что ответить на зло можно только насилием.
Мягкости и осторожности биолога Нюты противопоставлены прямолинейность и решимость Таи — собственно, читатель узнает, откуда у Таи как у дочери партийного функционера эти качества берутся и к какому столкновению они приведут в конце. И главное: наступит ли наконец весна, обещанная в заглавии?
Антиутопии нужны, чтобы быть готовым ко всему, говорит один из персонажей нового романа Ольги Птицевой. Вот только какой должна быть антиутопия, написанная в стране, уже воспроизводящей некоторые худшие фантазии прошлого?
На этот вопрос можно отвечать по-разному — в зависимости от фокуса. Ясно, что в контексте введения книжной цензуры и «дела издателей»
писать о реальности напрямую стало невозможно — по крайней мере для тех авторов, кто находится в России и продолжает издаваться внутри страны. 
Фантастика стала способом говорить о настоящем метафорически. Не описывать реалии диктатуры, но передать ощущения от жизни в ней. Таких текстов выходит много: в «Кадаврах» Алексея Поляринова по югу альтернативной России распространяются «кадавры» — засоленные детские тела. В «Табии тридцать два» Алексея Конакова шахматная диктатура подчиняет граждан своей логике, отменяет интернет и технику. В «Павле Чжане и прочих речных тварях» Веры Богдановой Россия становится вассалом Китая, и россияне попадают под цифровой надзор уже двух диктатур.
В этом смысле «Двести третий день зимы» не отстает: описанная Птицевой Россия, скованная холодом, получилась узнаваемой и горькой. 
Поэтому перед второй частью дилогии встала куда более сложная задача: не просто продолжить метафору альтернативной России под властью холода, но и убедительно показать, что из этой зимы возможен выход, — и сделать это так, чтобы книга оставалась живой, увлекательной и правдоподобной.
Чтобы понять, получилось ли у романа это, важно учитывать саму природу жанра. Антиутопия — прежде всего способ осмыслить устройство власти, общества и возможности перемен. В удачных примерах, вроде «Рассказа служанки» и «Заветов» Маргарет Этвуд, фантастический сюжет становится способом проговорить болезненное: от насилия патриархата и опасностей религиозного фанатизма до страха перед бесполезностью сопротивления.
Но чтобы такой роман работал, он должен сохранять хрупкий баланс: быть узнаваемым в своей метафоре — и при этом убедительным как вымышленный мир. Если образ оказывается слишком условным, а логика происходящего — зыбкой, текст перестает пугать и начинает проседать.
И вот здесь «Весна воды» скорее разочаровывает. Птицева раскрывает, как россиян погрузили в «зимовку» — обрекли на существование в вечном минусе — и с чего началось сопротивление. В итоге сюжет становится слишком предсказуемым. 
Дочь партийного функционера видит деградацию системы на фоне того, как отец от горя разрушает себя и хочет потянуть за собой всю страну, и начинает действовать. При этом власть практически бессильна перед небольшой группой оппозиционеров: при близком рассмотрении опасная диктатура из первой части книги оказывается бумажным тигром. 
Детали, которые в первой книге выглядели чрезмерными — вроде продуктовых карточек и угрозы голода, — во второй превращаются в сюжетные рычаги, лишенные внутренней логики. Беззубость режима Партии холода тем более бросается в глаза, когда в книге появляются аллюзии на реальные события последних лет, от убийства лидера оппозиции до коммунального коллапса
. 
В результате метафора начинает расползаться: вымышленный мир больше не выдерживает собственных правил, а политический комментарий теряет остроту. Аллюзии на актуальные события, мощные по потенциалу, оказываются встроены в слабую конструкцию и потому не вызывают нужного эффекта: не тревожат, а напоминают сноску. Это уже не попытка осмыслить систему через фантастику, а скорее ее иллюстрация — упрощенная, символическая, но без той глубины, что была в первой части. Финал «Весны воды» — пусть и наполненный надеждой — оставляет менее сильное впечатление, чем сдержанная, но цепкая развязка первой книги.
Здесь необходимо сделать важную оговорку. Книги не пишутся в вакууме — и рецензии на них, разумеется, тоже. Сегодня восприятие русскоязычной прозы внутри страны и за ее пределами может сильно различаться. То, что снаружи кажется упрощением или излишним оптимизмом, внутри режима способно восприниматься как жест поддержки, попытка сохранить веру в перемены.
Ольга Птицева остается в России и, кажется, искренне хочет предложить читателю не только образ страха, но и образ надежды. Возможно, именно эта искренность и делает роман ближе к сказке: Птицева хорошо понимает, как важно сохранить возможность верить.
В этом смысле «Весна воды» продолжает оставаться личным компаньоном: она показывает, что коллективное действие возможно, что даже небольшое сопротивление имеет смысл, а весна — пусть даже метафорическая — все еще может наступить. Может быть, для этого антиутопии и нужны: показать, что диктатуры, какими бы жестокими они ни были, могут рано или поздно закончиться. Иногда достаточно и этого.