Ноам Томашофф рос единственным ребенком в дружной семье из трех человек. В 31 год он обнаружил, что его родители хранили шокирующую тайну, и на этом его открытия не закончились.
Ноам Томашофф — актер, писатель и режиссер, выросший в Beaches и Bedford Park, единственный ребенок Сильви и Гидеона Томашофф. Прошлой осенью в возрасте 31 года Ноам сдал генетический тест, и история его жизни раскрылась. Вдохновленный этим открытием, он создал шоу Our Little Secret: The 23&Me Musical, премьера которого состоялась 6 июля на Toronto Fringe Festival.
Ноам: идею о сдаче ДНК-теста 23andMe мне подала моя девушка Мэри. Это был август 2022 года, мы общались в приложении для знакомств Hinge, и Мэри рассказала мне, что однажды она сама сдала ДНК-тест из любопытства. Я знал о существовании 23andMe, но никогда раньше не думал о том, чтобы сдать генетический тест.
Я был уверен, что знаю все о своем происхождении: мой папа из Израиля, а моя мама из Монреаля, франко-канадка и итальянка, обратилась в иудаизм до того, как вышла замуж за моего отца.
Но после того, как Мэри рассказала о своем опыте, я увидел в Интернете, что 23andMe проводит летнюю распродажу — тест будет стоить $120 вместо $150, и я решил его заказать. Я жил в Лос-Анджелесе, но лето проводил дома в Торонто у своих родителей. Тест я решил сделать в сентябре, когда вернусь в Лос-Анджелес.
Сильви, мать Ноама: Мы были в нашем коттедже на Wolfe Island, недалеко от Kingston, когда Ноам сказал мне, что заказал ДНК-тест. В тот момент я и Ноам находились дома вдвоем, мы собирались в поход на один из Тысячи Островов. Я, находясь за спиной сына, почувствовала, что занервничала. Я пыталась сохранять внешнее спокойствие и спросила, как ни в чем не бывало: «Ой, а зачем? Ты думаешь, эти тесты точны?»
Ноам: Я подумал, что она странно отреагировала. Я не понимал, почему ее так взволновал этот вопрос, ведь для меня это было чем-то, что можно сделать для галочки. Я подумал, что было бы интересно увидеть нашу родословную и узнать о моем генетическом здоровье: тест может показать, предрасположен ли человек к развитию того или иного заболевания. Но после моих слов в комнате повисла тишина.
Сильви: Я поняла, что мне придется открыть ему тайну, которую мы хранили с его отцом много лет. Я понимала, что данный разговор будет непростым: хотя Ноам и уравновешенный человек, я не знала, как он отреагирует на такую новость. Тогда я решила отложить этот разговор на следующий день, потому что уже был вечер, и после таких новостей Ноам вряд ли бы смог уснуть. Гидеону я тоже ничего не рассказала в тот день. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.
Конечно, я не спала всю ночь. Я беспокоилась не только о реакции Ноама, но и о том, как Гидеон справится с этим. Я всегда стремилась сохранять мир в нашей семье, и на этот раз мне казалось, что я собираюсь посеять хаос. На следующее утро я встала раньше Ноама и рассказала мужу о нашем разговоре.
Гидеон, отец Ноама: я почувствовал, что мое сердце забилось быстрее, и я покрылся холодным потом. У нас не было выбора, кроме как сказать сыну правду. Мы сели за кухонный стол и стали ждать Ноама.
Ноам: Я вошел на кухню и начал варить кофе, когда моя мама сказала: «Нам нужно тебе кое-что рассказать». У нее было такое странное выражение лица, как будто ей было стыдно. Мой папа выглядел напряженным и часто дышал, как будто он сильно нервничал. Тогда я сел за кухонный стол, напротив мамы и рядом с отцом. Я не помню кто, но один из них жестом показал, что нам нужно взяться за руки, как на спиритическом сеансе. Мы никогда не делали так раньше. Я подумал: «Что происходит?»
Сильви: на тот момент я и Гидеон не продумали, что именно мы скажем Ноаму.
Гидеон: Я понял, что сообщить новость сыну должен именно я. Я сделал это на иврите, который является моим родным языком, и я научил его Ноаму. Было уместно сказать ему на нашем языке. Я был очень прямолинеен с ним. Я сказал: «Ноам, я хочу, чтобы ты знал, что я не твой биологический отец».
Ноам: Сначала я подумал, что это шутка или розыгрыш. Сказанное отцом казалось абсурдным.
Гидеон: я увидел, что глаза Ноама округлились от удивления. Он заерзал на стуле. Далее я объяснил сыну, что у нас были проблемы с зачатием, и что после обследований выяснилось, что проблема была во мне.
Сильви: я и Гидеон познакомились в 1980-х годах на палубе ночного парома между городом Патры (Греция) и Бриндизи (Италия). Мы оба были студентами и путешествовали по Европе.
Гидеон: потом мы еще раз встретились на единственном поезде, идущем на север из Бриндизи в Милан. Поезд был битком набит, и мы провели рядом несколько часов и всю дорогу разговаривали.
Сильви: какое-то время мы поддерживали наши отношения на расстоянии. Я заканчивала обучение на медицинском факультете в Макгиллском университете.
Гидеон: я учился на инженера в Израиле. После окончания учебы Сильви переехала ко мне. Она родилась в католической семье, но приняла иудаизм в Монреале. Религиозное обращение заняло месяцы, и я узнал об этом только в конце процесса. Мы поженились в Израиле по еврейским традициям и несколько лет жили на окраине Тель-Авива. Именно тогда мы узнали, что у меня проблемы с фертильностью. Израиль — это страна, где много детей, а также страна, где не уважают приватность личной жизни, особенно когда речь идет о том, что происходит внутри семьи. Это маленькая густонаселенная страна, личного пространства не так много, поэтому люди постоянно сталкиваются друг с другом и задают вопросы, которые в Канаде считаются неуместными и невежливыми. Совершенно незнакомые люди спрашивают у других, есть ли у них дети, а если нет, то почему.
Сильви: но дело было не только в социальном давлении, мы и сами очень хотели завести детей. Я всегда мечтала стать матерью.
Гидеон: я тоже хотел иметь собственных детей и когда я узнал, что не могу этого сделать, это был самый настоящий удар. Я не мог заставить себя рассказать родителям об этом, потому что не хотел их расстраивать.
Сильви: в то же время я искала место, где бы я могла пройти ординатуру. Я хотела поехать куда-нибудь в Северную Америку, чтобы быть ближе к моим родителям, которые жили в Монреале. В итоге я поступила на ординатуру в Bridgeport Hospital в Коннектикуте, поэтому мы решили переехать в Нью-Хейвен.
Гидеон: кроме того, жизнь в США сулила нам гораздо больше личного пространства, чем в Израиле, где усыновление возможно, но это достаточно долгий и сложный процесс. Мы решили, что усыновим ребенка в США. Но после того, как мы переехали, мы узнали, что не можем этого сделать, потому что мы не являемся гражданами этой страны.
Сильви: ирония была в том, что я училась в ординатуре по акушерству и гинекологии. Будучи медиком, я подошла к сложившейся ситуации, как к клинической проблеме, которая просто нуждалась в решении. Одним из вариантов было зачать ребенка от анонимного донора спермы, что мне показалось самым подходящим вариантом. Однако сначала Гидеон не разделял моего энтузиазма. Репродуктолог, который вел нашу пару, сказал, что в таких ситуациях большинство мужчин реагируют подобным образом.
Гидеон: тогда существовало много стереотипов касательно мужского бесплодия, это было чем-то постыдным. Я не знал ни одного другого мужчину с подобной проблемой и был одинок в своем горе. Я боялся, что если мы будем использовать анонимного донора, люди поймут, что ребенок не мой, и начнут задавать вопросы. Но со временем я проникся этой идеей. Я подумал, что мы могли бы выбрать донора, похожего на меня, чтобы ребенок тоже был чем-то похож на меня. Тем не менее, я не хотел афишировать этот момент.
Сильви: мы не знали, как выглядят доноры. Я пришла в банк спермы, выбрала и принесла домой три анкеты кандидатов. В формах указывались рост, вес, цвет глаз, год рождения, образование, профессия, хобби и семейное положение каждого донора. Мы выбрали того, кто больше всего был похож на Гидеона по физическим параметрам.
Гидеон: в итоге нам очень повезло, и у нас появился Ноам. Я благодарен Богу и донору за то, что у нас все получилось. В то время в клинике нам сказали, что многие семьи держали факт донорства в секрете. Мы хотели защитить нашу семью и Ноама, поэтому поступили так же. Мы не хотели, чтобы кто-то подвергал сомнению наши отношения. Но мы решили, что раскроем наш секрет моим родителям и сестре.
Сильви: я тоже рассказала об этом своим родителям и брату и попросила их хранить наш секрет. Гидеону было важно чувствовать себя полноценным отцом, мы не хотели, чтобы кто-нибудь ставил под сомнение его родство с нашим сыном. Через несколько месяцев после рождения Ноама, в 1991 году, я закончила ординатуру и устроилась на работу в Credit Valley Hospital в Миссиссаге, и мы переехали в Торонто.
Гидеон: на протяжении многих лет мы с Сильви время от времени обсуждали наш секрет, но у нас никогда не было веской причины рассказать Ноаму об этом. Он никогда не спрашивал о братьях или сестрах, или о том, почему у него их нет. Если бы он спросил, я, честно говоря, не знаю, что бы мы сказали.
Ноам: узнав обо всем этом, я был в шоке. Получается, человек, которого я всю жизнь считал моим отцом, им не является? Как такое возможно, ведь он всегда был для меня примером и авторитетом. Я даже никогда не мог допустить и мысли об этом. Но я не злился, я был ошеломлен. Это дезориентировало меня. Я спросил, почему они никогда не говорили мне об этом. Мой папа сказал, что это было сделано для того, чтобы защитить меня и нашу семью и не сбить меня с толку в детстве. Тогда я спросил родителей, знают ли они какую-нибудь информацию о доноре, моем биологическом отце.
Гидеон: мы знали об этом человеке очень мало. В анкете донора было указано, что он родился в 1944 году. У него были голубые глаза, каштановые волосы и рост шесть футов два дюйма. Его этническое происхождение было англичанином и ирландцем, а его профессия имела отношение к связям с общественностью. Был также раздел специальных навыков, в котором говорилось: «Чтение и музыка». В общем, ничего конкретного. Все это время мы хранили его анкету в ящике с документами в нашем доме.
Ноам: я залазил в этот ящик и раньше — там находились старые паспорта, медицинские карты и аттестаты об образовании. Все это время где-то там лежал этот листок бумаги, содержащий основную правду о моем происхождении. Я просто никогда не обращал на него внимания. Как только секрет был раскрыт, я сразу спросил у родителей, является ли мой биологический отец евреем.
Гидеон: тогда я ответил сыну: «Нет, это было не важно для нас».
Ноам: это потрясло меня, потому что иудаизм был важной частью моего воспитания. Папа разговаривал со мной дома исключительно на иврите. Он не отвечал мне, когда я пытался заговорить с ним по-английски.
Гидеон: для меня было важно, чтобы Ноам свободно разговаривал на иврите, чтобы он мог общаться со своими бабушкой, дедушкой и двоюродными братьями и сестрами в Израиле. Мы понимали, что у него никогда не будет родных братьев и сестер. Мы ездили в Израиль каждый год, и он относился к своим кузенам, как к родным братьям и сестрам.
Ноам: Я не участвовал во всех религиозных обрядах и традициях, например, я не соблюдал кашрут. Но я отмечал бар-мицву, мы проводили еженедельные субботние ужины и отмечали Дни трепета. Наша семья является частью еврейской общины в Торонто.
Гидеон: теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что воспитание Ноама в еврейских традициях было преднамеренным — поскольку я не мог передать сыну свои гены, я хотел передать ему свою культуру.
Сильви: до восьмого класса Ноам ходил в обычную школу, но потом он изъявил желание перевестись в еврейскую школу. Сначала он поступил в Bialik Hebrew Day School, а затем в Community Hebrew Academy of Toronto.
Гидеон: побеседовав с Ноамом на иврите, директор был крайне впечатлен, узнав, что Ноам ранее не обучался в еврейской школе. Я чувствую, что нам удалось вырастить Ноама настоящим евреем.
Ноам: наш разговор о моем происхождении длился около 15 минут. Когда мы закончили обсуждать эту новость, папа попросил меня никому не рассказывать об этом. Но мне данная просьба показалась странной. Я решил, что не буду играть в эту игру. Я хотел пережить это по-своему. Поэтому я сразу сказал отцу, что не буду ничего скрывать, и мой ответ обеспокоил его. Я понимаю, насколько пришлось непросто моим родителям, но в тот момент мне было важно сконцентрироваться на своих переживаниях. Теперь моя очередь решать, что мне делать с этой информацией.
На следующий день мне предстояло отправиться на свадьбу друга в Вермонт. Перед отъездом я сказал родителям: «Поговорим об этом подробнее, когда я вернусь. Мы еще не закончили». По дороге в Вермонт я позвонил всем своим близким друзьям и сообщил им о том, что сам недавно узнал. Теперь я планировал сделать так, чтобы все узнали о моем истинном происхождении.
Гидеон: думаю, на свадьбе в центре внимания была не невеста, а Ноам и его история.
Сильви: Ноам расценил наш секрет как обман. Думаю, ему было тяжело это принять. В свою очередь он решил, что ничего не будет скрывать и расскажет об этом всем, кого знает. Мы восприняли это как возмездие.
Ноам: когда я вернулся из Вермонта, я решил не прощать родителей вот так сразу. Я не думал обижаться на них вечно, но они определенно заслужили хотя бы какого-то наказания. При этом я не игнорировал их, между нами не было излишнего драматизма. Отец все еще пытался уговорить меня молчать о моем происхождении и никому не рассказывать об этом. Спустя где-то неделю я обнял своих родителей и улетел в Лос-Анджелес, где, наконец, прошел ДНК-тест 23andMe.
Сильви: я бы не назвала нашего сына обидчивым. Однако я беспокоилась, что эта неожиданная новость сбила его с толку. Он жил один в Лос-Анджелесе, и я переживала о его состоянии.
Ноам: я приходил в себя пару недель. Мне казалось, что я — компьютер, которому необходимо перезагрузиться для обновления операционной системы. С этого момента жизнь для меня поделилась на «до» и «после».
Гидеон: все это время я чувствовал себя неважно, ведь мы понимали, что наш сын подавлен и растерян. Мы не особо общались эти две недели. Мне казалось, что Ноам запутался и уже не понимал, кто он есть на самом деле.
Ноам: какое-то время это действительно было так. Мне не терпелось узнать больше о моём биологическом отце. В сентябре 2022 года, через несколько недель после того, как я вернулся из Торонто и отправил тест ДНК, пришли результаты. Когда я открывал их, мое сердце буквально выпрыгивало из груди, ведь я понимал, что это только начало моего пути.
Я вошел на сайт 23andMe и попал в раздел «Родословная». Здесь я обнаружил, что по биологическому отцу я на 62% являюсь ирландцем и на 30% — итальянцем по материнской линии. Никакой еврейской крови. Однако, учитывая тот факт, что родители воспитали меня как настоящего еврея, я не стал зацикливаться на своем происхождении.
Далее я зашел в раздел «Друзья и семья», где можно найти своих кровных родственников, которые тоже сдавали ДНК-тест и числятся в базе. Первое, что я увидел, это то, что у меня есть 15 сводных братьев и сестер, ДНК которых совпадает с моим на 20-30%. Рядом был список имен.
Гидеон: Ноам позвонил нам сразу после того, как получил результаты ДНК-теста. Он был очень взволнован.
Сильви: можно сказать, что это был поворотный момент в наших отношениях. Теперь нам казалось, что все будет хорошо.
Ноам: я пришел в восторг, ведь мне всегда было интересно, каково это — иметь брата или сестру. Мое воображение сразу разыгралось. Я задумался: как вы выглядите? Что вам нравится? Поладим ли мы? Похожи ли мы чем-то? У некоторых из моих кровных родственников в профилях были фотографии, но они были очень маленькими.
Я решил связаться со своей сводной сестрой, в профиле которой было указано, что она недавно была онлайн на 23andMe. Ее зовут Лесли Хикс. Я написал ей: «Здравствуйте. Я только что узнал, что у нас общий биологический отец. Я уверен, что вы уже в курсе, но на платформе есть еще 13 таких же, как мы. Вы первая из моих родственников по отцу, кому я пишу. Как вы пережили эту новость? Я еще не до конца осознал происходящее».
Лесли ответила довольно быстро: «Привет, Ноам, добро пожаловать в семью. На самом деле таких, как мы, не 13, а как минимум 35». Она пригласила меня в Facebook-группу, в которую входят все наши сводные братья и сестры, которых удалось найти. Лесли сказала, что знает, кто был нашим биологическим отцом, и что я даже похож на него.
Гидеон: мы были в шоке, когда узнали, что у Ноама так много сводных братьев и сестер. Я почувствовал, что наш сын полон энергии и настроен крайне оптимистично.
Ноам: Лесли приветствовала меня в группе в Facebook сообщением: «У нас новенький. Поприветствуйте его!». В группе было около 25 участников, и большинство из них вступили в нее в 2018 году, когда 23andMe был на пике популярности, и многие люди сдавали ДНК-тесты. В нашем семейном сообществе числятся люди из Чикаго, Флориды, Среднего Запада, Лос-Анджелеса и Западной Вирджинии. Я оказался самым молодым в группе, на момент вступления в нее мне был 31 год.
Лесли: я понимала, что чувствует Ноам. Я сдала ДНК-тест в 2019 году и тоже узнала о том, что у меня есть братья и сестры, о которых я не подозревала раньше. Список моих кровных родственников продолжал расти, но Ноам был первым, кто связался со мной напрямую.
Ноам: Лесли рассказала мне о нашем биологическом отце. Его звали Джек, и в браке у него родилось два сына. Один из его сыновей, Уорд, состоял в группе в Facebook. Сейчас Уорду за 60. Он был подростком, когда его отец стал донором спермы.
Уорд: в то время наша семья жила на Лонг-Айленде. Мой папа ездил на поезде в Манхэттен, где и занимался донорством биоматериала. Клиника находилась в Эмпайр-стейт-билдинг. За каждый свой поход в клинику он получал $20. Вся семья была в курсе того, что он является донором спермы. Однако я забыл об этом и вспомнил лишь тогда, когда десятилетия спустя со мной связалась моя сводная сестра, зачатая в одной из клиник. Я взглянул на ее фото и понял, что мы и правда родственники: у нее были глаза моего отца.
Ноам: на самом деле Джек был на семь лет старше того возраста, который он указал в своей анкете донора, то есть он был на 12 лет старше моего отца. И Джек не занимался связями с общественностью, как сказали моим родителям, — он был коммерческим пилотом Pan-Am в 1960-х и 70-х годах. Он скрыл свою настоящую профессию. Я думаю, что он сделал это намеренно, чтобы никто не узнал, кто он такой.
Сильви: меня вся эта информация никак не расстроила. Я никогда не думала о биологическом отце Ноама, и меня особо не волновало, кто он есть на самом деле.
Гидеон: интересно, что в те года донорами спермы обычно были студенты-медики, которые хотели подзаработать таким образом. Ведь в отличие от Канады, в США донорам спермы платят.
Ноам: на самом деле я тоже хотел стать донором спермы, когда учился в Нью-Йоркском университете. Я помню, что в рамках California Cryobank донорам обещали платить $1,500 за их биоматериал. Я подал заявку на участие, меня утвердили, но в итоге я отказался от этой затеи. Тогда я задался вопросом: действительно ли я хочу, чтобы в мире существовали миллионы моих детей? Мотивы Джека же были альтруистическими. Он был единственным ребенком в семье, в то время как его мама хотела, чтобы у нее было больше детей, но она не могла себе этого позволить. Потом, когда Джек вырос и стал работать пилотом, он встречал много женщин в возрасте 30 лет, которые переживали из-за того, что им нужно успеть завести детей, пока не стало слишком поздно. Он хотел помочь женщинам. Должно быть, для того, чтобы выполнить задуманное, он и соврал о том, сколько ему на самом деле лет. Судя по разнице в возрасте между моими сводными братьями и сестрами, либо он сдавал биоматериал более десяти лет, либо клиника продолжала использовать его сперму в течение достаточно долгого времени.
Гидеон: вероятно, так и было, но, в конечном счете, для нас это не имело особого значения. Ноам был величайшим подарком, который мы могли получить.
Ноам: Джек жил в Нью-Йорке, но после того, как вышел на пенсию, обосновался в Бостоне. Я часто бывал там раньше, потому что здесь жила семья моей бывшей девушки. Джек был большим фанатом Boston Red Sox.
К сожалению, Джек скончался в 2020 году в возрасте 83 лет. Жаль, что мне не удалось встретиться с ним, но, поскольку я никогда его не знал, я не могу сказать, что скучаю по этому человеку. В нашей группе в Facebook есть короткое видео встречи Джека и некоторых моих сводных братьев и сестер. В видео он здоровается со своими биологическими детьми и говорит, что рад познакомиться с ними.
Сильви: Ноам показал нам фотографии 20-летнего Джека, сделанные еще в 50-х годах. Поразительно, насколько они похожи, особенно глаза. И рост у них одинаковый — оба высокие. Рост Ноама — шесть футов два дюйма, как и у Джека.
Ноам: было удивительно узнать все эти вещи о Джеке и видеть моих сводных братьев и сестер, мы определенно были похожи между собой, особенно брови и глаза. Я был невероятно счастлив, ведь обычно люди, зачатые с помощью донорской спермы, не находят сводных братьев и сестер или никогда не узнают о том, кем же является их биологический отец. Мне повезло.
Сильви: фактически же Ноам оставался единственным ребёнком в семье. Да, он начал общаться со своими братьями и сестрами, но я не была уверена насчет того, будет ли он считать их своей семьей.
Ноам: моим следующим шагом была встреча со своей сводной сестрой, которая также как и я, жила в Лос-Анджелесе. Ее зовут Эмили и она старше меня. Мы списались и спустя несколько недель встретились. Забавно, но мы пришли на встречу в похожей одежде: белые брюки, черные кофты и украшение на шее. Интересно, так получилось, потому что мы брат и сестра? Или это просто совпадение?
Я был рад встретиться с Эмили, между нами достаточно легко завязалась беседа, во время которой я действительно ощущал, что она — моя старшая сестра. Эмили является управляющей парочки французских ресторанов, куда мы ходили вместе с нашим сводным братом, который как-то заезжал в Лос-Анджелес. Когда я узнал, что у него есть дети, то подумал: «Вау, у меня есть племянники»!
Позже, уже в Нью-Йорке, я встретился с другим своим сводным братом Брэдом. Оказалось, что у нас в Facebook есть общий друг, с которым Брэд ходил в одну театральную школу. Брэд стал актером и выступал в театре, в котором я ранее бывал.
Также я встречался с Лесли и Уордом. Для этого я прилетел во Флориду, где они оба живут.
Уорд: Ноам внешне очень похож на нашего отца, кроме того, он достаточно умный и харизматичный парень. Мне было приятно познакомиться с Лесли и Ноамом, они оказались веселыми и интересными людьми. Сводные брат и сестра называют меня «братопапа» потому что, несмотря на то, что я их брат, по возрасту я гожусь им в отцы.
Лесли: я понимала, через что проходит Ноам, потому что я сама была на его месте, когда только узнала о своем происхождении. На самом деле это невероятно — узнавать людей, которые, по сути, являются незнакомцами, но также и твоими близкими родственниками.
Ноам: как художник я понимал, что хочу оформить свою историю во что-то творческое. Тогда в октябре я подал заявку на участие в Toronto Fringe Festival и прошел. Я трансформирую свои переживания в мюзикл о моей истории. Однако родители не разделили моего энтузиазма.
Гидеон: было ощущение, что нас окатили холодной водой. Лишь спустя несколько секунд ко мне пришло осознание, что все наши родственники и друзья узнают о секрете, который мы хранили много лет.
Ноам: мой отец сказал что-то вроде «Я знаю, что ты собираешься сделать из этого шоу. Подумай еще раз, ведь все узнают об этом». Но я и не думал отступать, и моим родителем пришлось принять мое решение. Я лишь посоветовал им рассказать друзьям и родственникам о моем происхождении заранее, до проведения фестиваля.
Сильви: нам было трудно решиться на этот шаг. Сначала мы сообщали эту новость тет-а-тет, приглашая людей на встречи. Однако в какой-то момент мы стали делать это по телефону. Несмотря на то, что нам было крайне неловко, люди реагировали спокойно на наше признание, и спустя время нам стало гораздо легче. Это стало своего рода терапией для меня и Гидеона. Мы поняли, что не сделали ничего плохого.
Ноам: при написании мюзикла мне помогали мои друзья, в том числе Райан Питерс, Рассел Ситрон и Бен Деверетт. Я взял свою историю и превратил каждый момент из нее в музыку, вкладывая все свои эмоции и переживания в каждую ноту.
Сильви: мы не принимали участия при создании мюзикла.
Ноам: этот мюзикл отражает мой личный опыт, и вклад родителей в него был бы неуместным. Они могли только наблюдать и поддерживать меня.
Гидеон: как и любой родитель, я хочу, чтобы у нашего сына все получилось. Не скрою, что я волнуюсь.
Сильви: я в шутку сказала Ноаму: «Тебе лучше действительно постараться, ведь многое на кону».
Гидеон: как только мюзикл был создан, мы стали приглашать как можно больше людей на него, просили наших друзей звать их друзей и знакомых. Мы не хотели, чтобы Ноам выступал в пустом зале.
Ноам: отец действительно сделал многое для продвижения моего шоу и продал немало билетов.
Сильви: теперь, когда я могу ничего не скрывать, я чувствую настоящее облегчение. Я и Гидеон были на каждом спектакле сына, многих людей в зале мы тоже знаем.
Гидеон: я думаю, что все это лишь сплотило нашу семью.
Ноам: процесс написания мюзикла Our Little Secret: The 23&Me Musical помог мне осознать все то, что со мной произошло, и разложить огромный пласт информации, что я получил, по полочкам.
Кроме того, теперь я чувствую, что стал ближе с родителями, ведь больше у них нет от меня секретов. Было бы здорово встретиться с Джеком, но, если быть честным, я рад, что узнал обо всем в уже достаточно взрослом возрасте. 31 год — прекрасный возраст для таких открытий: ты уже достаточно взрослый, чтобы адекватно на все реагировать, но при этом ты все еще молод и готов принимать такую неожиданную информацию.
Кстати, с того момента, как я узнал о своих сводных родственниках, к нашей большой семье присоединился еще один брат.
Гидеон: все это напоминает состав поезда, который становится все длиннее и длиннее каждые пару месяцев или лет. Кто знает, сколько еще родственников удастся обнаружить.
Ноам: чем нас больше, тем лучше. Я рад поддерживать общение со всеми своими новыми братьями и сестрами и помогать им так же, как когда-то мне помогла Лесли. Моя жизнь стала лучше, когда я узнал правду.
Подписывайтесь на наш Telegram-канал, чтобы всегда оставаться в курсе событий.
