В апреле издательство Fanzon
выпустило бестселлер Ребекки Куанг «Йеллоуфейс» на русском языке в переводе Александра Шабрина. Перевод оказался настолько неудачным, что Fanzon уже пообещал внести в текст существенные правки и выпустить новую версию. По просьбе «Медузы» литературный критик Николай Александров рассказывает о романе Куанг и о том, почему этот перевод скорее примета нового времени, чем привет из советского прошлого.

Что за книга Куанг и как ее перевелиНедовольство переводами зарубежных авторов на русский язык — вещь обыкновенная и давняя. Один из последних таких примеров — роман Ребекки Куанг «Йеллоуфейс». Его русское издание вызвало бурную реакцию и, судя по всему, следующее выйдет в другом переводе.
Случай Ребекки Куанг, американки китайского происхождения, в общем уникальный — и в то же время характерно американский. В 2018 году вышел ее первый роман в жанре фэнтези «Опиумная война», который сразу отметили жюри нескольких литературных премий. Ребекке тогда было 23 года. Популярность ее росла, «Опиумная война» стала трилогией, а имя узнали за пределами США.
Роман «Йеллоуфейс» (издательство Fanzon, перевод Александра Шабрина) в каком-то смысле шаг в сторону. Это не фэнтези, а социальная сатира и одновременно книга об успехе и его превратностях. Две писательницы: одна почти знаменитость, другая нет. Неудачница — американка, а стремительно восходящая литературная звезда — американка китайского происхождения. Звезда погибает, а неудачница присваивает себе ее рукопись. Понятно, что сюжетная ситуация — типологически совсем не новая — позволяет затронуть целый ряд проблем: от нравов «светского» общества до расовых предрассудков.
Это вполне мейнстримный роман, ординарность которого, впрочем, могут компенсировать стиль, интонация и язык. Но вот как раз в переводе всего этого нет. Русский текст читается тяжело, пестрит неловкостями (лексическими, грамматическими, синтаксическими), как будто английский язык натужно запихивается в русскую оболочку. Причем сопротивление идет сразу с двух сторон. Наибольшее возмущение вызвала не просто неловкость, а бросающаяся в глаза пошлость некоторых переводческих решений — например, непристойное и хорошо известное русское озвучивание китайского имени.
О чем речь?

Оригинал:

«After they broke up, Athena would complain to me how „Geoffʼs Chinese name was Jie Fu, and he wanted me to call him that when we were alone, and isnʼt that just so fucking weird? Like, his name is fucking Geoff“».

Как это переводится (вариант «Медузы»):

«Когда они расстались, Афина жаловалась мне: „Китайское имя Джеффа — Цзе Фу, и он хотел, чтобы я так его называла, когда мы были наедине. Разве это не жесть как странно? Блин, его же зовут Джефф“».

Как предложение перевело издательство Fanzon:

«После того, как они расстались, она горько язвила, что на китайском имя Джефф звучит как Цзе Фу, и „он хотел, чтобы я называла его так, когда мы с ним наедине. Нет, ну надо же! А почему не Сунь-хунь-вчай
?“»


Некоторые читатели даже вспомнили советскую школу «улучшенного» перевода, изменившего, как считается, тексты Курта Воннегута. Это обстоятельство забавно в особенности потому, что олицетворением «школы» выступает великая советская переводчица Рита Райт-Ковалева
, а основанием самого тезиса — известный фрагмент из «Соло на ундервуде» Сергея Довлатова.
Фрагмент из Довлатова
Когда-то я был секретарем Веры Пановой. Однажды Вера Федоровна спросила:
— У кого, по-вашему, самый лучший русский язык?
Наверно, я должен был ответить — у вас. Но я сказал:
— У Риты Ковалевой.
— Что за Ковалева?
— Райт.
— Переводчица Фолкнера, что ли?
— Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.
— Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин
?
— Без всякого сомнения.
Панова задумалась и говорит:
— Как это страшно!..
Кстати, с Гором Видалом, если не ошибаюсь, произошла такая история. Он был в Москве. Москвичи стали расспрашивать гостя о Воннегуте. Восхищались его романами. Гор Видал заметил:
— Романы Курта страшно проигрывают в оригинале.


Как был устроен советский переводВ советское время читать зарубежные книги в оригинале было нелегко. Где и как их было доставать? К тому же большая часть населения (если не считать выпускников спецшкол и студентов профильных вузов) не владела иностранным языком — или владела примерно так же, как изображенные в знаменитой сцене «Войны и мира» простые русские солдаты, пытающиеся разговаривать с французами на звукоподражательной абракадабре.
Сегодня многие читатели знают хотя бы один иностранный язык. И этот язык чаще всего английский, — поэтому, кстати, претензии к переводам с немецкого, французского, итальянского, испанского, не говоря уже о шведском, норвежском и других, предсказуемо редки. Потребитель иноязычной литературы теперь может сравнить перевод с первозданным текстом и обнаружить перед собой другой текст, точнее — другой образ знакомого мира. Это недоумение сравнимо с тем, что часто испытывает зритель экранизированного романа (кино — тоже другой язык).
Перевод бывает блестящим и самодостаточным, но в любом случае это копия или проекция мира изначального, которая не может обойтись без искажений или привнесенных смыслов. Достаточно вспомнить хрестоматийное «Над пропастью во ржи» — «Catcher in the rye» (дословно: «Ловец во ржи»). 


Советская «школа улучшенного перевода» — редакторская. Редакторы тех лет в большинстве своем были люди высокообразованные — и это, вне всякого сомнения, плюс той самой школы. Но, безусловно, были у нее и свои отвратительные стороны — например, цензурно-идеологический характер советской редактуры. Сюда же можно отнести и пресловутую «советскую нравственность», противостояние «буржуазной морали».
Знаменитый переводчик Виктор Голышев
рассказывал
, как однажды отнес «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера в один из журналов. Главный редактор, долго обсуждавший с каким-то посетителем слово «имидж» («оно тогда в новинку было»), спросил: 
— Социальный момент [в романе] есть?
— Нет, — ответил Голышев
— Ну, тогда не надо.
«Завтрак у Тиффани» Трумана Капоте печатать тоже никто не хотел. «Ну, это про женщин легкого поведения. Как вы думаете, надо вам это?» — поинтересовались у Голышева в одной из редакций. Голышев не стал убеждать, что книжка хорошая, и ответил: «Не надо, наверное». Роман все-таки вышел, но без первых восьми страниц, рассказывал Голышев — в этих сценах героиня жила с африканцем:
Он там портреты деревянные делал. И вот это дело как-то нехорошо показалось [редактору]. Почему нехорошо? Мы вроде против расизма были. Но почему-то это их смутило. И они первые страницы выбросили.

Фрагмент этих глав в переводе Голышева Читать

Оригинал:

«In the envelope were three photographs, more or less the same, though taken from different angles: a tall delicate Negro man wearing a calico skirt and with a shy, yet vain smile, displaying in his hands an odd wood sculpture, an elongated carving of a head, a girlʼs, her hair sleek and short as a young manʼs, her smooth wood eyes too large and tilted in the tapering face, her mouth wide, overdrawn, not unlike clown-lips. On a glance it resembled most primitive carving; and then it didnʼt, for here was the spit-image of Holly Golightly, at least as much of a likeness as a dark still thing could be».

Перевод Голышева:

«В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру — удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли — если можно так сказать о темном неодушевленном предмете».

Другая цитата. Оригинал:

«But it would seem that in the spring of that year a party of three white persons had appeared out of the brush riding horseback. A young woman and two men. The men, both red-eyed with fever, were forced for several weeks to stay shut and shivering in an isolated hut, while the young woman, having presently taken a fancy to the wood-carver, shared the woodcarverʼs mat».

Перевод Голышева:

«В общем, получалось так, что весной этого года трое белых людей появились из зарослей верхом на лошадях. Молодая женщина и двое мужчин. Мужчины, дрожавшие в ознобе, с воспаленными от лихорадки глазами, были вынуждены провести несколько недель взаперти в отдельной хижине, а женщине понравился резчик, и она стала спать на его циновке».


Виктор Голышев — давно уже классик английского перевода (Фолкнер, Стейнбек, Уайлдер, Стайрон, Капоте) — признавался, что при описании пейзажа он «врет». Ведь он не может увидеть пейзаж глазами автора — или не знает точно, верно ли он передал то, что видел писатель. Переводчик должен постараться
это сделать — с помощью фотографий, например. Но Голышев настаивал, что ошибки, неточности и несовпадения при переводе неизбежны.
Для Голышева едва ли не главный мастер слова — Андрей Платонов. Я спрашивал его, каковы переводы Платонова на английский. Он ответил, что «Платонова на английский переводить легко, он хорошо переведен», — и тут же оговаривался, что «это не Платонов»: «Платонов, как говорил [поэт и переводчик] Григорий Дашевский, „писал из глубины катастрофы“, а в английских переводах этого нет. И я не знаю, понимали они [переводчики] его прозу или нет». Голышев продолжал:
Все переводы приблизительны. Каждое слово окружено облаком смыслов. По-английски и по-русски это будут немного разные облака. Они пересекаются, но не совпадают полностью. Ты смотришь словари. Я пользовался Мюллером, еще до выхода двухтомного Большого англо-русского словаря, Куниным. Но точнее ты можешь понять оттенки значения по английским словарям. Я редко смотрел Оксфордский словарь. Отдавал предпочтение Вебстеру — 600 тысяч слов! Там все было, кроме реалий, естественно. И там ты точнее понимаешь область употребления слова или область значений. Кроме словарей, надо было еще книжки другие читать. Когда Стейнбека переводил [«Заблудившийся автобус»] — там же на автобусе едут. Он ломается, его чинят. Пришлось книжку какую-то автомобильную покупать, учебник по автовождению, потому что там устройство, которого ты не знаешь.Хороший перевод иностранного текста становится фактом русской литературы. Гомера мы знаем по Гнедичу, Данте — по Лозинскому, Шекспира — по Маршаку и Пастернаку, Томаса Манна, Роберта Музиля, Бертольта Брехта — по Соломону Апту. Школу перевода, наверное, стоит искать здесь. Можно вспомнить и удивительную Юлиану Яхнину, которая как раз много работала с молодыми переводчиками — и действительно создала «школу».
Современные переводыПереводчик должен понимать свойство и характерные черты поэтики, стиля, языка писателя, не говоря уже о культурных, исторических и бытовых реалиях. Еще он должен обладать вкусом и не опускаться до пошлости — что в случае «Йеллоуфейса», кстати, и произошло.
Но сегодня и качественная творческая работа — стремление передать характерные особенности речи персонажей и стилистики писателей — нередко возмущает читателей. Вера Пророкова, замечательный переводчик и редактор, рассказывает о работе Василия Шевченко над графическим романом Арта Шпигельмана «Маус»:
В книге есть несколько уровней языка. Авторская речь — абсолютно нормальный английский. Прямая речь [главного героя] Владека — тоже нормальная, поскольку по сюжету он говорит по-польски, хотя в книге это и сделано по-английски. А вот рассказ его [сыну о жизни в концлагере] — с ошибками. Это язык польского еврея, который очень плохо говорит по-английски, примерно как русские на Брайтон-Бич. Эти стилистические особенности хотелось отразить в переводе. Но, когда книга вышла, посыпались отзывы возмущенных читателей. Например, такой: «Книга ужасно переведена (дикое количество ошибок, отвратительного искажения русского языка, такое ощущение, что книга переведена в интернет-переводчике и без редактуры напечатана)». И подобных отзывов было море. Приходилось на них отвечать максимально вежливо. Можно назвать сегодняшних мастеров — действительно мастеров — перевода: блестящую Веру Мильчину, Валерия Кислова (чего стоит одно лишь «Исчезание» Жоржа Перека с труднейшим переводческим заданием — в оригинале
в романе ни разу не встречается буква «е»), Максима Немцова, Михаила Рудницкого, Надежду Бунтман, Ольгу Дробот. Относительно недавно Ольга Седакова выпустила прозаический комментированный перевод песен «Божественной комедии» (в определенном смысле
противостоящий классическому переводу Михаила Лозинского).
Буквально только что вышла ранняя и — скажу осторожно — не слишком хорошо известная широкой публике «Комедия ошибок» Уильяма Шекспира в переводе Марины Бородицкой (издательство «Рутения»). Бородицкая, по существу, открывает это произведение Шекспира заново — об этом пишет в предисловии режиссер и теоретик театра Сергей Радлов.


Эта комедия весьма прихотливая: в пьесе действуют две пары близнецов, причем связанные между собой (у близнецов-хозяев — близнецы-слуги), что расширяет поле возможных ошибок и недоразумений практически до бесконечности. Но главное, что это сказывается на речи персонажей: каламбуры, остроты, афоризмы, игра слов здесь встречаются на каждом шагу. В книге есть и оригинальный текст на английском, так что желающие могут попробовать посоревноваться с Мариной Бородицкой.
Пример перевода

Оригинал:

Or if you like elsewhere, do it by stealth;
Muffle your false love with some show of blindness:
Let not my sister read it in your eye;
Be not thy tongue thy own shameʼs orator;
Look sweet, be fair, become disloyalty;
Apparel vice like virtueʼs harbinger;
Bear a fair presence, though your heart be tainted;
Teach sin the carriage of a holy saint;
Be secret-false: what need she be acquainted?
What simple thief brags of his own attaint?
'Tis double wrong, to truant with your bed
And let her read it in thy looks at board:
Shame hath a bastard fame, well managed;
Ill d eeds are doubled with an evil word.
Alas, poor women! make us but believe,
Being compact of credit, that you love us;
Though others have the arm, show us the sleeve;
We in your motion turn and you may move us.

Перевод Бородницкой:

Когда же вам другая по нутру — 
Извольте превратиться в лицедея. 
Пусть вас ни жест не выдаст, ни язык,
Ни взгляд, греха недавнего свидетель, —
Чаруйте, льстите, лгите каждый миг, 
Пускай порок рядится в добродетель. 
Пребудьте праведным в глазах жены, 
Двуличье пусть войдет у вас в обычай. 
Зачем ей знать, что вы ей неверны? 
Ведь вор своей не хвалится добычей. 
Предать супружеское ложе — стыд,
Но худший стыд — признать свою измену: 
Ведь тайный грех молва еще простит, 
За явный же двойную спросит цену. 
Мы, жены, в ваши нежные слова 
Поверить рады. Только протяните — 
Не руку, нет, лишь кончик рукава —
И вновь мы в вашей кружимся орбите.


Но бестселлерам (далеко не всем, но многим) везет с переводами меньше, чем классике. Книгам литературного мейнстрима — тем более. Объем переводной литературы последнего времени несопоставим с количеством иностранных книг на русском языке советской эпохи — переводов стало гораздо больше.
Разумеется, в этой массе не каждая книга — шедевр и не каждый переводчик — гений. Средних и плохих переводов много, как и посредственной зарубежной литературы. В то же время этот поток более цивилизованный, чем в 1990-х, когда на читателя обрушилось все то, что сдерживала плотина советской власти: от маркиза де Сада и Брэма Стокера до нон-фикшена самого разного рода.
Сделанный наспех, некачественный перевод — проблема рынка, издательских стратегий, амбиций и репутаций. Собственно, к школе перевода она отношения не имеет. Вдумчивый зритель выбирает фильм по режиссеру. Взыскательный читатель книгу зарубежного автора выбирает по имени переводчика — если это не книга на один вечер. А книга средняя — на то и средняя. Что вовсе не обязательно означает плохая. Переводчица Ольга Дробот говорила, что если вы хотите почитать в пути детектив или обычный неплохой роман — берите кого-нибудь из скандинавов. Ниже определенного добротного уровня они, как правило, не опускаются — замечу, это относится и к переводам.
Хороший переводчик так же, как и достойный писатель, — не массовое явление, а редкость. И они, как правило, находят друг друга. Вряд ли ценящий свой труд переводчик будет браться за работу лишь потому, что книга модная — или обещает быть бестселлером. Популярность — знак не качества, а запросов и предпочтений изменчивого времени. К чему переводить слова, которые забудутся завтра, если множество действительно значимых текстов все еще ждут своего рождения (или перерождения) в русском языке?