Гюльсун Карамустафа — одна из самых знаменитых ныне живущих турецких художниц; ее работы есть в коллекциях лондонского Tate Modern и американского музея Гуггенхайма, а в 2024 году она представляла Турцию на Венецианской биеннале.
В юности Карамустафа и ее муж Садык были политическими активистами и столкнулись с преследованиями; в 1971-м ее посадили в тюрьму на шесть месяцев, а его — на два с половиной года. Этот опыт художница использовала в работе над циклом «Тюремные картины».
На выставке «No», которую «Медуза» проводит в Kunstraum Kreuzberg/Bethanien в Берлине, Карамустафа показывает инсталляцию «Там, где встречаются континенты». Ее главный компонент — военная форма для детей: в Турции, как и в России, есть традиция на праздники одевать детей в солдат. Критик Антон Хитров (он же редактор «Медузы» и текстов для выставки «No») расспросил художницу о турецком милитаризме, тюремном заключении и работе на Венецианской биеннале.

Гюльсун Карамустафа


— Я давно не вспоминала об этом, но тюрьму забыть невозможно. Правда, я провела там всего шесть месяцев — и не в тюрьме
для политзаключенных, а в обыкновенной тюрьме в городе Измит. Но мой муж, которого посадили одновременно со мной, провел два с половиной года в тюрьме для политических. Освободившись, я оказалась в статусе жены заключенного — и это отдельный незабываемый опыт. 
Возможно, тюрьма сама по себе — еще не самое ужасное. Важно, что происходит потом. Когда вы выходите из тюрьмы, вы остаетесь одни. У вас ни работы, ни денег. Мы чувствовали себя неприкаянными, у нас не было своего круга общения, мы никому не были нужны и стали изгоями. После тюрьмы ты хочешь как можно скорее вернуться к нормальной жизни; женщины сразу заводят детей, и их жизнь становится еще труднее. К тому же ребенок видит вашу нестабильную ситуацию — и это влияет на его дальнейшую жизнь.
Думаю, в России люди сталкиваются с чем-то похожим. В семидесятых мы общались с теми, кто прошел тюрьму в Аргентине, Чили, Греции: у всех одно и то же.

— Там очень много жизни. Люди во все привносят жизнь. Ты все равно должен жить, где бы ты ни оказался. Ты придумываешь, как себя прокормить, физически и интеллектуально, находишь, что любить, кого любить. Не то чтобы ты сидишь и страдаешь там все время.
Из цикла «Тюремные картины»
Gulsun Karamustafa

Из цикла «Тюремные картины»
Gulsun Karamustafa



Из цикла «Тюремные картины»
Gulsun Karamustafa

— Не думаю. Те, кто поехал в Германию в шестидесятых, рассчитывали вернуться домой с деньгами. Со временем они решили остаться и перевезти в Германию свои семьи. Поначалу это было невозможно. Но Берлину, опустошенному после Второй мировой, требовалось население, поэтому власти разрешили иммигрантам воссоединиться с их семьями.
Когда я преподавала в Европе, у меня было довольно много студентов-эмигрантов из Турции. Все они рассказывали одну и ту же историю: мать приехала в Берлин к отцу, и там они родили детей. Турецкие иммигранты третьего поколения уже полностью интегрировались в местную среду. Их ничто не связывает с Турцией. Они туда приезжают, но их уже не принимают. Для турок они — богатые иностранцы, немцы, которые могут позволить себе то, что самим туркам не по карману. Обо всем этом есть множество книг, написанных иммигрантами на турецком языке.

— Когда [в 1969 году] я окончила Академию изящных искусств, не было ни частных галерей, ни поддержки от государства. Художники практически не могли продавать работы и зарабатывать на жизнь искусством. В Стамбуле была одна-единственная арт-институция — Государственный музей живописи и скульптуры, который иногда покупал работы. Какое-нибудь учреждение тоже могло изредка приобрести картину, чтобы повесить на стену. Но единственным надежным вариантом после выпуска было устроиться куда-нибудь учителем рисования. Если повезет, вас возьмут в ту же Академию изящных искусств или в Академию прикладного искусства. Если нет, пойдете работать в среднюю школу. 
Ситуация изменилась только в конце восьмидесятых — начале девяностых. Появилась Стамбульская биеннале, частные галереи. В Стамбуле стали показывать зарубежное искусство — в том числе из России и других бывших соцстран, которые раньше были скрыты от нас железным занавесом. У художников появилась возможность продавать работы, они почувствовали себя увереннее. Впрочем, государственной поддержки мы так и не получили.

— К сожалению, биеннале так устроена, что люди смотрят ее в спешке, стараясь успеть как можно больше, и не всегда могут по-настоящему прочувствовать отдельно взятые работы. Так что, думаю, мне действительно стоит рассказать об этой инсталляции подробнее.
Я наблюдала сразу несколько катастроф, когда начинала работать над проектом. Уже шла российско-украинская война. Я была на Киевской биеннале, я знаю город, мне было невыносимо видеть, что происходит в Киеве. Совсем недавно [в феврале 2023 года] было землетрясение в Турции, 50 тысяч человек погибли — не только из-за стихийного бедствия, но и из-за нарушений строительных норм. Затем [в октябре 2023-го] началась война в Газе. Все это повлияло на мою работу.
Отчасти замысел инсталляции продиктован площадкой. Это место — ничуть не невинное. Прежде чем стать территорией искусства, Венецианский Арсенал веками производил оружие.
Гульсун Карамустафа и ее инсталляция «Пустой и сломленный. Состояние мира» на Венецианской биеннале
Fatih Yilmaz / Türkiye Pavilion at the Venice Biennale

— Оружие, не корабли. Зал, где я делала инсталляцию, когда-то предназначался для оружейной выставки.
Когда я работала над проектом, вокруг были бесчисленные конфликты — в политике, в искусстве, среди коллег. Я чувствовала опустошенность и надломленность, которую хотела выразить в работе. Я увидела в сети формы для отливки колонн из цемента «под античность», и меня зацепил этот образ пустотелой колонны. Пришлось построить эти красные опоры, потому что пластмассовые формы оказались слишком легкими и не могли стоять сами по себе.
Еще мне захотелось обыграть рельсы для перевозки оружия, которые сохранились перед зданием. Так в инсталляции появились вагоны. Тоже далеко не невинный образ: во время Второй мировой в вагонах перевозили тела убитых.
Три люстры, обернутые колючей проволокой, представляли три авраамические религии, но без уточнений, где какая. Все они сделаны из венецианского стекла — мне важно работать с городским контекстом. Когда люстры изготавливали, я увидела осколки, которые остаются от стеклянных изделий, и решила заполнить ими вагоны. 
Наконец, нужен был элемент, который соберет все вместе. Так что я смонтировала 14-минутный фильм из пропагандистских фильмов первой половины XX века и показывала его в пространстве инсталляции.
Фрагмент инсталляции «Пустой и сломленный. Состояние мира» на Венецианской биеннале
RMphotostudio / Türkiye Pavilion at the Venice Biennale

Фрагмент инсталляции «Пустой и сломленный. Состояние мира» на Венецианской биеннале
RMphotostudio / Türkiye Pavilion at the Venice Biennale



Фрагмент инсталляции «Пустой и сломленный. Состояние мира» на Венецианской биеннале
RMphotostudio / Türkiye Pavilion at the Venice Biennale

— Я тоже думала об этом. Рада это слышать.

— Да, она стала распространяться во время войны 1974 года между Турцией и Грецией. Это был очень тяжелый конфликт, и Турция с тех пор считает республику Северный Кипр независимой страной. Общество милитаризировалось, детские камуфляжные костюмы стали модными. Эта традиция так никуда и не ушла, родители одевают детей в униформу на государственные праздники.
Я задумала свою инсталляцию в 1997-м, когда увидела эти костюмы на витрине магазина в Стамбуле. Их было много, чуть ли не сотни, потому что магазин сам их производил и отправлял в другие регионы Турции, на Кипр или еще куда-то. Я решила, что надо купить несколько штук и использовать в работе: никогда ведь не знаешь, что пригодится.
С собой у меня были деньги только на 20 штук. Я отвезла их в свою студию. А потом меня позвали участвовать в выставке в шведском городке Бурос. А нам, турецким художникам, тогда очень хотелось показывать наши работы за пределами Турции.
Дело в том, что тогда еще шла война в бывшей Югославии. Всего два года прошло после резни в Сребренице. А если мы посмотрим на Ближний Восток, там войны вообще не прекращаются. Военную тему легко было связать с названием выставки «Вокруг нас, внутри нас».
Думая о войнах вокруг себя, я вспомнила о детской форме. Мне захотелось найти снимок ребенка в таком костюме. Тогда было модно делать такие фото, и я пошла искать их у фотографов на витринах. Я нашла одну, и мне повезло: это оказалась племянница фотографа, так что он ее мне предоставил, и никаких проблем с авторскими правами не возникло.
Сначала инсталляцию показали в Буросе, затем — в музее Фридерицианум в Касселе на выставке «Эхолот». Тогда турецкое современное искусство только-только появилось на международной сцене. Впоследствии я включила проект в свою персональную выставку в Стамбуле, в пространстве Salt. Поскольку история повторяется и войны снова идут, есть смысл показать его снова.
Инсталляция «Там, где встречаются континенты» на выставке «No»
Meduza

— Прежде всего из милитаристских побуждений, которые всегда присутствуют в Турции. У нас есть такая церемония — проводы в армию. Молодой человек уходит служить, семья и друзья его провожают, аплодируют ему, ведь он готов отдать жизнь за страну. На таких праздниках дети носят военную форму, подражая старшим братьям. Семья как бы показывает: у нас еще много детей, их тоже можно принести в жертву ради страны. Видимо, это что-то вроде символического жертвоприношения.

— Это так. Война приходит за детьми и питается детьми.
Инсталляция «Там, где встречаются континенты» на выставке «No»
Meduza

— На самом деле я чувствую то же самое. Мне кажется, все мы делаем недостаточно. Жалобы в социальных сетях ничего не дадут. Хотя, может, я просто старый человек со старыми представлениями о сопротивлении. Но мне кажется, нужны новые способы борьбы. Возможно, они появятся в ближайшем будущем. Сейчас мы просто блуждаем, кричим и не знаем, на чем сосредоточить усилия. Мы не сфокусированы.
Что касается искусства, мне кажется, оно ничего не может само по себе. Искусство не способно напрямую влиять на реальность. Если ты делаешь протестное искусство, которое привлекает внимание, и считаешь это полноценной борьбой — ты ошибаешься. Но искусство может быть частью борьбы, может делать ее эффективнее.
Это интервью прошло в январе 2025 года. Перед публикацией Гюльсун Карамустафа попросила добавить несколько строк.
Просто посмотрите: с тех пор, как мы записали основную часть интервью, в мире стали воевать еще больше. Теперь участвует еще и Иран. Мы не знаем, что будет дальше.