Судьба пианиста и антивоенного активиста Павла Кушнира, погибшего из-за своих убеждений в СИЗО Биробиджана, не оставила равнодушными многих людей по всему миру. Наследие Кушнира пытаются сохранить. Режиссер и продюсер Рома Либеров вместе с предпринимателем Эдуардом Пантелеевым учредили в Лондоне благотворительную стипендию имени Павла Кушнира, которая помогает музыкантам из России, Украины и Беларуси получать профильное образование в Европе. Организаторы планируют ежегодно собирать на это 250 тысяч фунтов. Для сбора денег уже состоялись несколько концертов в Лондоне, Париже, Берлине, Амстердаме, Белграде и Тель-Авиве. Кроме того, организаторы нашли, отреставрировали и опубликовали цикл прелюдий Сергея Рахманинова в исполнении Кушнира. Одновременно в издательстве «Медузы» вышел «Биробиджанский дневник» — последнее литературное произведение, написанное музыкантом на свободе. Журналист «Медузы» Александр Филимонов поговорил с Ромой Либеровым о наследии Павла Кушнира. 


— Имя Павла Кушнира я узнал, конечно, только после случившейся трагедии. Я не знаю точной последовательности действий, но, насколько я понимаю, его подруга Оля Шкрыгунова привлекла основное внимание к этой бессмысленной и безвременной гибели. Насколько я понимаю, ею была поднята эта тревога, в результате которой, думаю, и ты, и я впервые узнали об этом человеке.

— За всем этим стоят совершенно конкретные люди. И за коллективным письмом памяти, под которым подписались разные выдающиеся музыканты современности, тоже стоит конкретный человек
. Я думаю, сама трагедия запустила определенные механизмы. Другой вопрос, почему именно эта трагедия?
Мы живем в эпоху очень больших трагедий: ежедневных, ежеминутных, ежемоментных. Каждая тянет на конец света. Даже не буду перечислять, поскольку для «Медузы» это повседневное существование — ежедневные статьи о войне и всё такое.
Но именно эта бессмысленная, беспредельная по своему составу трагедия нажала на какие-то кнопки, благодаря которым стольким людям захотелось воздать Павлу недоданное при жизни. А дальше любопытно, почему у каждого из нас это случилось.

—Когда отзвук трагедии до меня дошел, его фабула заключалась в том, что в региональной тюрьме в России замучили, довели до смерти музыканта и просветителя, который что-то пытался записывать и рассказывать о музыке. И я, как и многие другие, стал узнавать, чем и кем был этот человек.
Ты знаешь, я человек невежественный, оценить пианизм исполнителя Павла Кушнира я не в состоянии. Но для меня сыграли роль несколько ключевых факторов. Первое: стало совершенно очевидно, что это был человек, который жил свою жизнь — не придуманную кем-то, не предложенную общественными клише. Он жил так, как ему виделось, — со всеми заблуждениями, со всеми личными преградами. Для меня это просто ключевое понимание смысла существования — жить свою жизнь. Это очень сложно, потому что в своей жизни всегда очень страшно. Ты стараешься все-таки подпасть хоть под какие-то правила, под некую кажущуюся нормальность, под то, чем твоя жизнь как будто бы должна быть.
Затем я, как и многие, перечитал то, что было в быстром доступе. «Русскую нарезку»
, комментарии к «Мазуркам по средам», циклу его радиопередач. И я понял, что суть этого человека чрезвычайно мне дорога и даже родственна, потому что мы, конечно, все очень разные и все ищем правду в разных местах. Но вот его желание знать все обо всем и находиться всегда и везде мне очень понятно и знакомо. И сразу, как только я это понял, мне захотелось длить память об этом человеке.
Мы всё забываем. Если у Алексея Навального или у Бориса Немцова есть шанс сколько-нибудь удержаться в нашей памяти, то у сотен, даже тысяч человек этого шанса нет. А ведь был еще один очень важный фактор, почему мне хотелось продлить память о Павле: он погиб за свои убеждения. Надеюсь, мне никогда не выпадет такой проверки. Потому что я боюсь, что могу под угрозой смерти отказаться от своих убеждений, то есть отказаться от себя.
Я стал размышлять, что же сделать, чтобы эта память была чуть дольше, чем чья-нибудь случайная инициатива по организации концерта. Тогда я вспомнил, что всю жизнь остаюсь благодарен своим выдающимся педагогам и упоминаю их по поводу и без, хотя большинство из них давно мертвы. Так и родился этот механизм: ведь даже если человека нет, стипендия его имени помогает кому-то получать музыкальное образование и таким образом продолжать существовать в музыке. Однажды, с большой долей вероятности, эти стипендиаты вырастут в музыкантов, оркестровых или сольных, или будут преподавать музыку — и несомненно вспомнят, что когда-то стипендия имени Кушнира позволила им это сделать.
Не знаю, как долго мы сможем этим заниматься. Это все же большая нагрузка и для меня, и для других членов нашего небольшого коллектива, она крепко отвлекает от других дел. Но так как мы живем поверх многочисленных трагедий, мне кажется важным думать, зачем вообще мы нужны. А помощь другим — это естественная человеческая потребность и инструмент построения общества, которого у нас нет.

Любой человек из России, Украины или Беларуси, который хочет продолжить или начать свое музыкальное образование в Европе и Великобритании, может подать заявку на стипендию. При подаче он прилагает мотивационное письмо, короткое резюме и ссылку на исполненное произведение. Последний срок в этом году у нас был 31 мая. Пришло очень много заявок от соискателей по самым разным дисциплинам: кларнет, флейта, орган, фортепиано, виолончель, скрипка. Были заявки и композиторские, и дирижерские, но пока мы рассматриваем поддержку инструменталистов.
Есть патрон стипендии — [пианист] Евгений Кисин. Полагаю, что со временем он будет не один. И есть совет стипендии, это совершенно замечательные музыканты: Роман Минц и Александр Брусиловский — скрипачи, Михаил Шиляев — пианист, Анастасия Кобейкина — виолончелистка. На протяжении целого месяца они всё отслушивали, отсматривали, ставили баллы. Потом мы вместе сели и начали подводить итоги. Таким образом, у нас в этом году тринадцать стипендиатов, которые будут учиться уже в наступающем 2025/2026 учебном году. Семь — так называемые первые стипендии, и шесть — «вторые». Отличаются они только степенью финансовой поддержки.

— Мы прямо сейчас собираем их биографии и фото, чтобы опубликовать на сайте стипендии. Они все будут там (на момент публикации интервью список стипендиатов уже появился на сайте. Среди них есть музыканты родом из Киева, Москвы, Бахмута, Харькова, Черновцов. Сейчас они продолжают обучение в музыкальных академиях в Вене, Веймаре, Роттердаме, Монополи и других европейских городов, — прим. «Медузы»).

—Заявок, которые дошли до совета, в этом году была 51. Это притом что мы не то чтобы чрезвычайно активно доносили информацию. Полагаю, что [в следующий раз] заявок будет больше, а значит, понадобится еще больше средств.
Собственно, откуда у нас средства сейчас? Частично они поступают из фонда, который мы основали с моим товарищем в Лондоне. Фонд называется We Exist Foundation. Еще нам в самом начале помог фонд Зимина
, за что ему нижайшая благодарность.
Но это все меньшая часть денег, а бо́льшую мы заработали сами, делая циклы концертов [памяти Павла Кушнира]. К Рождеству мы сделали цикл концертов шопеновских мазурок в пяти городах: Лондон, Париж, Амстердам, Берлин и Тель-Авив, — заработав небольшие средства и на билетах, и на пожертвованиях. Потом сделали новый майский цикл концертов уже в семи городах. Это был очень интересный цикл, который совмещал в себе прелюдии Рахманинова и переложения Nirvana для фортепиано: «Smells Like Teen Spirit», «Something in the Way» и «Lithium».

—Потому что на самом деле Павел Кушнир сравнивал Рахманинова и Курта Кобейна и очень любил обоих.
А сейчас мы готовим, например, цикл ко дню рождения Павла, он родился 19 сентября, и в сентябре пройдут концерты. Так мы будем собирать средства уже на следующий год.
Помимо этого, мы выпустили первый в истории — к сожалению, посмертный —полный цикл рахманиновских прелюдий в исполнении Павла Кушнира, который доступен на всех цифровых платформах. Это большая-большая радость, хоть за ней и стоит такое горе. Сейчас мы реставрируем оставшиеся записи, которые кое-как уцелели. И ко дню рождения Павла выпустим еще один сборник того, что нам удалось найти еще в его исполнении.

Ты знаешь, так вышло, потому что Павел при жизни, увы, мало кого интересовал. Материал рассыпан там и сям, и я не думаю, что в этой ситуации можно предъявлять какие-то авторские права. Мы поговорили с мамой Павла, она со своей стороны дала нам полное добро.
Ну и наконец, если рассказывать вот о чем-то ближайшем, 27 июля будет годовщина гибели Павла. И в этот день мы организовываем очень красивую вещь. В самом центре Лондона на Шафтсбери-авеню в баптистской церкви Блумсбери в 15:30 состоится поминальная служба со специальными текстами от очень дружелюбного священника Саймона [Вудмана]. Он прочел все ссылки [о Павле], которые я ему прислал. В процессе этой службы я тоже кое-что скажу и прочту фрагменты из Библии. И еще там прозвучит в блестящем исполнении небольшая музыкальная пьеса.

Да, та террористическая структура, в которую превратилось российское государство и по отношению к внешнему миру, и по отношению, конечно, к самому себе, не позволяет случиться таким вещам. Но я не вижу здесь никакого этического противоречия. Ведь память, имя, музыка, в конце концов — пусть это прозвучит банально, — существуют вне географических и, может быть, даже вне временных границ.

Мы существуем первый год. Мы с большим трудом добываем эти средства. Но все-таки они могут показаться кому-то небольшими.
Дело в том, что я сам учился в Лондоне, будучи стипендиатом. И сейчас, видя стипендиатов, я понимаю, как — особенно в Европе — важна буквально любая сумма, любая поддержка. Каждый стипендиат подается на целый ряд стипендий.
Мы в этом году выдадим семь стипендий по 2500 фунтов и шесть вспомогательных стипендий по 1000 фунтов [единоразово]. Вот такое у нас начало. Если учесть, что в Европе обучение в музыкальных учебных заведениях почти всегда бесплатное, то это существенная поддержка. В Великобритании и США обучение страшно дорого, так что в этих двух странах мы, к сожалению, не можем пока, не имея средств, поддерживать студентов.

—Да, ежегодная. Не знаю, захочет ли это кто-то у меня подхватить, если я не смогу этим заниматься. Но, конечно, хотелось бы, чтобы это существовало всегда. Таким образом, когда мы переживем всех захвативших власть гопников и террористов, может быть, эта стипендия вернется домой в Россию и получит уже более убедительную структуру, чем та, которой мы сейчас располагаем здесь, в Лондоне.

—Я бы хотел, чтобы в рамках стипендии появилось что-то вроде премии за гражданскую позицию в музыке — неважно в какой, поскольку Павел погиб за свои убеждения. Кроме того, я хотел бы, чтобы у нас была возможность поддержать композиторов, дирижеров, музыковедов и всех тех, кто еще по-другому занимается музыкой.
Что касается стипендии для популярных музыкантов — это несколько другое, ведь популярная музыка существует как механизм быстрого производства, то есть ее задача — быть широко услышанной и, если грубо говорить, зарабатывать. И потом, всегда [возникает] вопрос: а судьи кто?
Наш же подход, может быть, бюрократический и экзаменационный, но мы приземленно фиксируем: вот эти соискатели на данном этапе чуть-чуть более достойны, что ли, такой стипендии. Это не значит, что через год те, кого мы поощрили, останутся лучше тех, с кем они подавались [и кто стипендию не получил]. Может быть, это поменяется.

— Читая «Биробиджанский дневник», я открыл для себя планомерные поиски конца. Страница за страницей — неумолимо приближающийся финал, которого он не пытается избежать. Он боится, и бояться — это нормально, это, в общем, делает тебя человеком в каком-то смысле. Но все же он то втайне расклеивает антивоенные листовки в Биробиджане, то куда-то что-то подкидывает, то трогательно, мучительно записывает первый ролик для своего YouTube, который станет причиной его гибели, и так дальше, и дальше, и дальше.
То есть этот конец был неотвратим, хотя мне хотелось бы, чтобы Павел спасся, чтобы он сел на самолет и улетел в Ереван или в Казахстан. А оттуда перелетел бы в Берлин, где его ждала бы хорошая, а может быть, даже блестящая исполнительская карьера.
Еще знаешь что важно? Я же уже был в эмиграции в то время [когда создавался «Дневник»], а Павел оставался дома. И вот [в «Биробиджанском дневнике есть] этот знакомый и понятный взгляд человека, находящегося дома. Это дало мне возможность в этом разрезе — человека, в общем, вполне себе публичного, исполнителя — посмотреть на первые месяцы горя, надвинувшегося фашизма, бесконечной мясорубки, массовых убийств. И он не утратил способности отличать добро от зла, он истово внутри себя обличал это зло. На страницах [дневника] это видно.
И просто все время хочется воскликнуть: «Павел, уезжай! Да, у тебя нет загранпаспорта. Ну просто возьми [внутренний] паспорт и вылети куда-нибудь. Павел, не делай этого, ты погибнешь!»

—Его герои, вот как Кобейн, которого ты упомянул, или Янка Дягилева, тоже все довольно планомерно сгорали и сгорели молодыми. Я не знал Павла, мне сложно сказать, хотел ли он умереть. Понимал ли он, что это может случиться? Исходя из этих страниц, кажется, понимал. И очень жаль.
Хотел ли погибнуть Борис Немцов? Я сомневаюсь. Хотел ли погибнуть Алексей Навальный? Он это допускал, но вряд ли хотел. Искал ли гибели Павел Кушнир? Не знаю, но все-таки, мне кажется, за идею нужно жить, а не умирать.

—Конечно, собственным примером доказать ценность собственных убеждений. Но, знаешь, есть такая знаменитая песня Высоцкого, которая всегда скрежещет мне по сердцу, «Прерванный полет»: «Не дозвучал его аккорд, аккорд, и никого не вдохновил».
Может быть, я просто слишком слаб и потому так говорю. Конечно, чья-то смерть за идею кого-то другого на что-то да сподвигает, но вот как слабак и глубоко витальный человек я повторю, что все-таки за идеи нужно жить. Нужно жизнью доказывать их состоятельность, а не гибелью.