20 лет назад, 4 ноября 2005-го, в Москве прошел первый «Русский марш», который вскоре превратился в ежегодное и важнейшее для националистов событие. Более того, благодаря легальному статусу «Русский марш» стал самой массовой регулярной оппозиционной акцией в России XXI века (не считая протестов 2011-2012 годов). Его участники выступали не только с очевидной повесткой вроде антимигрантских лозунгов, но также требовали отставки Путина. Часть правого движения в 2011-м поддержала выступления на Болотной площади — власти ответили преследованиями. Аннексия Крыма окончательно расколола националистов. После этого «Русский марш» начал угасать. В 2020 году его провели в последний раз.
Чтобы понять, чем был «Русский марш» для правого движения, спецкор «Медузы» Андрей Перцев поговорил с тремя его участниками — знакомым организаторов маршей, бывшим московским муниципальным депутатом и координатором иркутского штаба Алексея Навального (который тоже участвовал в акциях) Сергеем Беспаловым. Он спросил у них, что они думают о причинах популярности маршей, упадке националистического движения — и его предполагаемом возрождении в виде новых организаций, «Русской общины» и «Северного человека».

Коротко о «Русских маршах»
Первый «Русский марш» 4 ноября 2005 года был организован Евразийским союзом молодежи консервативного философа Александра Дугина. К маршу присоединилось Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ
) националиста Александра Белова (Поткина), которое сумело перехватить контроль над акцией. С 2006-го по 2010-й акцию проводило именно ДПНИ, при этом шествие 2006 года власти не согласовали.
В 2007 и 2008 годах в Москве проходили сразу два марша — шествие ДПНИ и конкурирующая акция «Народного союза» политика Сергея Бабурина, более близкого властям.
В «Русских маршах» с 2007-го по 2011-й участвовал Алексей Навальный. Став лидером широкой российской оппозиции во время протестов конца 2011 — начала 2012 годов, Навальный дистанцировался от маршей, а затем и от всего националистического движения.
С 2013 года популярность «Русского марша» начала падать, а в 2014-м националистические движение раскололось из-за вопроса об аннексии Крыма. Последний «Русский марш» провели в 2020-м. Политик-националист Дмитрий Демушкин заявлял позднее (но еще до большой войны), что в РФ не осталось «организованных форм русского национализма» и организации, способной устроить марш.


Участник первых «Русских маршей»Я давно в нацдвиже. Cначала состоял, скорее, в национал-патриотических структурах — но в стране уже в 1990-е годы был запрос на, скажем так, национальное движение западного розлива, правоконсервативное. Не нацпатовский
, красно-коричневый формат [Александра] Проханова
[или Сергея] Бабурина
и подобной публики, а более молодежный вариант, конкретно правый. Были люди, которые пытались это делать. Но все тогда сваливалось в гитлеровщину, скинхедщину либо просто в контркультуру. 
Запрос существовал, потому что советская ностальгия начала себя изживать, уходила в глухую историческую даль. [В итоге] Саша Поткин
взял за образец современные правые европейские движения и просто перехватил марш у евразийцев в 2005 году. Изначально предполагалось, чтобы участники — [Егор] Холмогоров
с иконой, [Валерий] Коровин
с капустой в бороде — соборно шли и что-то национал-патриотическое крякали. И вдруг появилась группа товарищей из ДПНИ
с мегафонами, которая превратила «Русский марш» из такого правильного лоялистского мероприятия с евразийским оттенком в абсолютно оппозиционное, вызывающее, ультраправое.
Первый «Русский марш». Москва, 2005 год
Олег Никишин / Pressphotos / Getty Images
У нацболов [активистов Национал-большевистской партии Лимонова] это шествие вызвало противоречивую реакцию — среди них были и правые, и левые. Правым, конечно, понравилось, а левые назначили его «подментованным мероприятием». Но главное-то, что это было оппозиционное, не провластное мероприятие, и долгое время — самое крупное оппозиционное мероприятие. Там появлялись люди разной степени провокативности: были ребята со свастиками, причем часть по убеждению, а часть явно по заданию каких-то там спецслужб или АП [администрации президента России], которым нужно было картинку изобразить. Для [тогдашнего замглавы администрации президента, куратора внутренней политики] Владислава Суркова марш был одним из главных аллергенов. Люди [правых взглядов] увидели, что есть точка сборки, что можно куда-то прийти — и они стали приходить.
Наверное, проблема «Русского марша» в том, что он так и не вырос [во что-то большее] из молодежного политического контркультурного мероприятия. Год от года приходило все больше бюргеров или нормисов, как их [обывателей] сейчас называют. В перспективе пяти-десяти лет он мог стать маршем русских кулаков, зажиточных мужиков, и, на мой взгляд, организаторам надо было двигаться в сторону шествия реднеков — но мероприятие так и не избавилось от субкультурщины. Организаторы, в общем, понимали, но очень боялись потерять основу — фанатье [футбольных фанатов], прямых нациков. И в таком представлении тоже была своя правда.
В Кремле взялись за голову уже со второго марша [который прошел в 2006 году]. Они тогда пытались 4 ноября забить коммунистическим 7-м ноября — а оказалось, что рождается сила, которая [сама] забирает [подчиняет себе] 7 ноября. Поэтому власти начали пытаться брать под контроль [уже все движение националистов] и бороться с теми, кто не хотел идти под их контроль. В рамках этой борьбы марш согласовывали в Люблино [то есть на окраине Москвы], но, в общем, это не сильно повлияло на его популярность. Мы шли сквозь ряды многоэтажек, нам жители махали с балконов — для них это было шоу на районе. А если говорить по поводу дрейфа в сторону реднеков, это как раз вполне себе люблинская история.
«Русский марш». Москва, 2011 год
Максим Новиков / ТАСС / Profimedia
«Русский марш». Москва, 2013 год
Сергей Бобылев / ТАСС / Profimedia

«Русский марш». Москва, 2009 год
Константин Завражин / Getty Images



После присоединения Крыма националистическое движение раскололось. Немалое количество людей поддержало Украину, Майдан. Кто-то отстранился от этой темы, не поддерживая ни одну из сторон. Кто-то поехал вместе с Игорем Стрелковым
в Донбасс.
Многим [участникам движения] предложение «крымского патриотизма» не зашло. «Русский марш» не был красно-коричневым, он был в националистической повестке, а не в патриотической. Его идеология была антикоммунистической, а Донбасс — это возвращение в совок, красные флаги, вот это все.
Но и до 2014 года года нацдвиж был под прессингом, особенно за то, что он участвовал в протестах 2012 года. Этого не простили. В администрации президента очень боялись альянса либералов и националистов, националистов как улицы, как уличных бойцов. Кто-то не выдерживал прессинга, отходил [от участия в движении], потом пошел крымский раскол, позже людей стали просто сажать — и лидеров, и каких-то подростков из регионов. А кого-то поманили пальчиком, пообещав выгоды, как того же Егора Холмогорова. Это перестало быть игрой, но стало деятельностью, за которую можно получить по шапке.
К началу войны с Украиной движение было полностью разгромлено. Как я слышал, уже в 2018 году фобосы и эшники
не скрывали, что врагом номер один для них стали анархисты — значит, они перестали работать по нацдвижу, считать его серьезной целью.
Поэтому современного национального движения нет. Есть Роман Юнеман и его «Общество. Будущее»
, вокруг них вьется какая-то молодежь, но это молодежь такого типа, что могла бы пойти к [оппозиционному политику] Максиму Кацу. У народа с националистическими убеждениями разные позиции по войне. Многие против в принципе, но очень много тех, кто считает — начинать не надо было, но и проиграть теперь нельзя. Я тоже придерживаюсь этой позиции. Думаю, даже если мы что-то прекратим, украинцы уже не прекратят. 
Активность «Русской общины» и «Северного человека» ренессансом национального движения я не считаю. Там происходят полезные вещи: люди помогают друг другу в бытовых вещах, ставят на место мигрантов. Понятно, что все это на учете у мусоров и фейсов [ФСБ]. Рядовые участники вряд ли это понимают, но у них все равно появляется навык низовой солидарности. Руководство «Русской общины» придет и уйдет, а у членов останется этот подход к солидарности и десяток дружеских контактов в телефонной книжке. Но и минусы — помимо влияния [силовиков] — тоже есть: это деполитизированное движение, как и «Северный человек»; все это — увод людей от политики в сторону такого нерефлексивного патриотизма. И мне кажется, что после окончания СВО
власть постарается прикрыть все — и политизированное, и неполитизированное. 
Но все равно «Русский марш» дал многим понимание, что русская национальная солидарность вполне может стать основой для будущего национального государства. Такие люди считают небезосновательно, что когда этот режим обанкротится и развалится просто в силу своей недееспособности, импотентности, то у русского националистического движа будут шансы.
Бывший муниципальный депутат, участник «Русских маршей»Можно сказать, что в первых «Русских маршах» я участвовал по работе — я был сотрудником одной из структур, которая была соорганизатором марша. Тогда в одной колонне шли упертые монархисты, цивилизованные национал-демократы, которых легко себе представить в Германии или Польше, откровенно зигующие — и просто люди не вполне адекватные. Это было лоскутное одеяло, но в нем преобладали, на мой взгляд, люди спокойные и вменяемые. 
Власть чуралась этой темы, хотя и всегда старалась поставить ее под контроль, а правых радикалов она начала зачищать одними из первых. И видимо, с ее точки зрения, не зря: большинство националистов, которые ходили на «Русские марши», потом можно было увидеть и на Болотной, и на Сахарова [во время широких гражданских протестов 2011-2012 годов]. Это были люди, не согласные с проводимой Кремлем политикой. Для них политика толерантности к национальным меньшинствам в России была ущемлением русского народа. 
Партия «Родина» во главе с Дмитрием Рогозиным неплохо набирала
на тех выборах, где она была допущена. Общественная поддержка у русского национализма была. Не скажу, что она была большой, но она была. 
Слева — националист Александр Белов (Поткин), справа — будущий вице-премьер Дмитрий Рогозин; оба — участники «Русского марша» в 2006 году
Александр Саверкин / ТАСС / Profimedia
Сейчас я думаю, что «Русский марш» был ритуальным мероприятием. Какие-то конкретные или хотя бы глобальные цели никто не ставил — а значит, и достигать ничего не собирался. Это просто было таким обычаем в нацдвижении.
После Майдана в Киеве, мне кажется, российская власть сделала вывод: националисты — это очень серьезная сила. Ее надо брать в оборот: кого-то зацеловывать, а кого-то сажать и громить. А после Крыма значительная часть участников марша сказала: «Эта власть, конечно, в основном враждебна к русским, но за Крым им можно это простить».
Понятно, что со всей Москвы можно собрать несколько тысяч человек, которые придут на «Русский марш». Но вот в конкретном районе, когда работаешь на земле, их процент очень незначителен. Хотя негативное отношение к мигрантам и к выходцам из северокавказских республик есть, но выходить на акции даже эти люди не готовы, да и не в первую очередь их это волнует.
Сергей Беспалов, координатор иркутского штаба Навального, участник «Русских маршей»Я пришел на «Русский марш» в Иркутске в конце нулевых. Тогда я понимал, что национальный вопрос большинство политических структур не акцентировали примерно никак, и осознавал, что он востребован. Пришел, увидел ребят с имперками [имперскими флагами] и хоругвями, понял, что эти ребята не про завтра, а про вчера. В общем, ушел я оттуда достаточно быстро. В Москве участники марша кричали хотя бы про будущее, про русских, за шествиями там я следил. Хотя видел, что туда и ряженые приходили — в фуражках немецкой армии.
Но даже по маршу в Иркутске я понял, что власть уже тогда начала бояться нацдвижения. Там я увидел всех сотрудников ФСБ, кого знал в лицо. Я так понял, им наверху сказали: «Сходите туда, мало ли что» — хотя состав участников был трешовый. На те же мероприятия экологов эфэсбэшники почти не ходили.
Но для меня все, что связано с «Русским маршем», кончилось «Крымской весной». Она в принципе перелопатила весь политизированный народ. Многие сказали: «Ну все, Крым наш — это хорошо». На волне этой эйфории власть присвоила себе слово «русский», оно стало одним из синонимов слова «путинист». Лидеры национального движения хотели не того. Думаю, они не радовались, что внезапно самым русским стал Путин — при этом проводя совершенно антирусскую политику. Власть вдохнула в слово «русский» какой-то параллельный смысл, связанный с Крымом, «можем повторить» и так далее. Это даже не имперская точка зрения, а просто провластная. Так же, кстати, Кремль перехватил и «Бессмертный полк», [изначально] низовую инициативу. 
У [националистического] движения сейчас нет рефлексирующей интеллигенции, которая думала: кто мы, русские, куда идем? «Русская община» и «Северный человек», мне кажется, самой властью и созданы. Власть одной рукой миграцию организует, а второй с ней борется, вот и все.
В России рано или поздно произойдет классическая национальная революция. Путин затормозил этот процесс, но победить его невозможно. Россия станет государством русских либо федерацией русских и других народов, которые ее населяют. Люди во всем мире ощущают свою принадлежность к какой-то национальной группе. И в России будет то же самое, будет иметь политическое оформление — какое, правда, мы пока не знаем. Лично я сторонник широкой федерации, не надо доебываться до всех других народов, которые населяют Россию, их нервировать.

Записал