Джонни Деппа давно признали самым классным актером в мире. Именно так – не самым талантливым, сексуальным, модным, а классным. Любят его и женщины, и мужчины, и дети, и взрослые. Более того – фильмы с Деппом могли не собирать больших денег, его не звали до «Пиратов…» в мегабюджетные проекты, но он все равно имел статус самого классного актера в мире. Парадокс? Возможно. Но сердцу-то не прикажешь.

– Джонни, вы, вроде, и не делаете ничего специально – кроме того, что снимаетесь, конечно, – а вас так любят, вами так восхищаются. И появляетесь на публике редко, и живете отшельником, и не тусуетесь нигде. А вместо того, чтобы рассказывать про благотворительность или участие в борьбе за охрану окружающей среды, вспоминаете о своих неудавшихся попытках бросить курить, да еще с раздражением по поводу того, что в Америке даже в самом модном ресторане это запрещено…
– Да, я и правда не курил года два, но на съемках «Ромового дневника» режиссер мне все время подсовывал какие-то вонючие сигариллы (герой курил их), и я сам сломался – снова закурил. Причем не на площадке, а уже после завершения работы, в самолете, на пути из Пуэрто-Рико домой.
– Как это – в самолете? Вам что, даже курить разрешают на борту, мистер Депп?
– Да нет, это был частный самолет. Дорогая игрушка для закоренелых курильщиков, как я понимаю. Но вообще-то я не только из-за этого на них предпочитаю летать. Просто моя персона очень странно смотрится в очереди, скажем, на таможенный досмотр, в большом аэропорту. Папарацци меня со страшной силой преследовали еще в 80-е и 90-е, когда я случайно, в общем-то, стал сниматься, и фильмы с моим участием – «Эдвард руки-ножницы», «Эд Вуд» – никакого успеха в прокате не имели. И я так и не научился спокойно к этой травле относиться. В те времена только самолечение, как я это называл, помогало – алкоголь, наркотики. Но с тех пор, как родилась моя дочка Лили-Роуз, все изменилось. Последние десять лет я чист как стекло. Но, все равно, необходимость быть на виду очень сильно действует на психику. Результат – никуда не выхожу без самой крайней нужды. Нет, я не жалуюсь. Просто в жизни за все надо платить. Существует баланс: продаешь одно, получаешь взамен другое. Товар – деньги – товар. Так устроена жизненная бухгалтерия.
– В период с июня 2009-го по июнь 2010 года, по разным оценкам, вы заработали около 75 миллионов долларов и, таким образом, являетесь одним из самых высокооплачиваемых актеров на планете, – кажется, только Леонардо Ди Каприо вас обгоняет. При этом, – как и Ди Каприо, кстати, – ни разу не получали «Оскар» за свои работы, хотя, безусловно, многие из них того стоят. Говорили, что вы согласились сыграть пирата – Джека Воробья исключительно ради того, чтобы свершилась, наконец, метаморфоза: Джонни Депп не только классный, но еще и способен приносить огромные деньги студиям…
– Неправда. Я согласился на эту роль, следуя обычным своим принципам, согласно которым и раньше соглашался играть персонажей в неприбыльных фильмах. И не планировал и не мечтал стать «мальчиком из франшизы». Но и не изменил бы сейчас ничего – как раз потому, что сделал тогда выбор совершенно наивно, не подозревая о последствиях. Мне просто понравился герой. Примитивно, – но именно по этому принципу я обычно выбираю роли. «Ах, он продался студии за большие деньги!» Что это вообще значит? Я слышу эти речи с тех пор, как «Пираты Карибского моря», а потом и три их сиквела вышли на экраны. Может, вы мне объясните? Детям своим я очень нравился в этом образе. Но, кстати, с некоторых пор и Лили-Роуз, и маленький Джек откровенно скучают, когда я пытаюсь говорить голосом Джека. Он им надоел. Я вообще детям и детским суждениям и реакциям верю больше, чем взрослым. Дети не лгут. В последнее время они меня дразнят Ящерицей из мультфильма «Ранго». «Папочка, что ты сегодня делаешь?» – «Я иду на работу». – «И что ты там будешь делать?» – «Ну, э-э-э, я буду играть ящерицу». (Смеется.) А мне всегда нравились ящерицы. Я к ним с детства питал особую симпатию. Что-то во мне самом от рептилии, наверное, есть.
– Дети, положим, довольно часто врут, но как насчет вас – вы всегда говорите правду?
– Это же моя профессия – врать! Я же деньги таким образом зарабатываю. Но, тем не менее, только на съемочной площадке чувствую себя честным человеком. Потому что все там ясно и ограничено определенными рамками. И я могу быть самим собой – как актер. В то же время окружающий мир представляется мне чем-то крайне искусственным. И когда на меня направлена камера не на съемках в кино, мне по-прежнему очень неуютно. Может, оттого, что я сменил очень много школ в детстве и везде испытывал участь новичка? Часто встречаюсь с детьми на премьерах – люблю давать им автографы. Как-то маленькая девочка в очках мне говорит: «Спасибо вам за то, что теперь стало круто носить очки!» И я сразу же себе представил, каково ей, бедолаге, приходится. Тем более, сейчас, когда индивидуальностью быть не модно, все под одну гребенку стригут. Печально это. С тех пор как у меня дети появились, испытываю страшное чувство вины из-за необходимости каждый год обманывать их на Рождество – я имею в виду всю эту сказку про Санта-Клауса. Вот что они мне скажут, когда узнают правду: «Эй, так ты врал нам столько лет подряд?» То, что подобного рода сказки и неправды нам общество официально навязывает и, следовательно, прощает ложь, меня не утешает. Ведь так и получается, все лгут – один заканчивает, другие продолжают.
– Недавно вы переехали обратно в Америку – неужели разлюбили старушку Европу, которой так восхищались все последние годы?
– Нет. Не разлюбил. Люди здесь умеют жить и получать от жизни удовольствие. Мне всегда это безумно нравилось. Но так сложились обстоятельства, что я должен принять решение, где жить, и возможно, буду большую часть времени снова проводить в Америке. Потому что Франция хочет от меня кое-что получить. А именно – деньги. Они считают, что я уже давно заслужил французское гражданство. Если я его приму, то буду вынужден платить налоги в обеих странах – и в Америке, и во Франции. То есть все заработанные деньги, учитывая сумму налогов (49 процентов в США, например) придется отдавать. Глупо как-то. И даже обидно. Сейчас мне приходится проводить во Франции меньше 183 дней в году, чтобы не платить здесь налоги. Так что, скорее всего, буду перебираться обратно в Америку. Да, я зарабатываю много денег. Иногда до смешного большие суммы. Но плачу налоги исправно. И потом, – строго говоря, – эти деньги я зарабатываю не для себя, а для своих детей.
– Все помнят фильм Терри Гиллиама «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» с вами в главной роли, но не все знают, что он снят на основе книги Хантера Томпсона, писателя и журналиста, вашего близкого друга, широко известного в Америке. И вот вы снова к нему обратились, уже после его смерти, и спродюсировали фильм «Ромовый дневник», где играете молодого журналиста, самого Томпсона – как в том, первом, фильме…
– Это точно. Я познакомился с Томпсоном еще до работы над фильмом «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». На Рождество в 1994 году я был в Аспене, и приятель пригласил в одну таверну – говорит, приходи, не пожалеешь. И вот около полуночи открывается дверь, и все вокруг словно озаряется светом. Правда, клянусь, такие искры посыпались, – как от салюта! И люди словно подпрыгнули до потолка, и море расступилось перед ними. (Смеется.) «Убирайтесь с моего пути, вы, негодяи», – послышался голос Хантера. А это был он. И все замерло, искры перестали сыпаться, а он направился ко мне. «Меня зовут Хантер. Как поживаете?» – услышал я безупречное обращение истинного джентльмена с юга Америки. И с тех пор между нами проскочила большущая искра. И ни дня не проходило без общения. Либо по телефону, либо по почте, – и так до самой смерти Хантера в 2005 году. Красота этой дружбы заключалась, прежде всего, в абсолютном безоговорочном доверии друг к другу. Что бы ни случилось или ни должно было случиться, я знал – это правильно. Даже если все оказывалось наоборот. (Смеется.) Мы разделяли любовь к приключениям, авантюризм… «Полковник Депп» – так он меня звал. «Полковник Депп, я жду тебя в Гаване через неделю». А я в процессе съемок в Лондоне в это время. Но как-то получалось, что я оказывался в самолете, летящем на Кубу. Как я благодарен ему за то, что совершал такие поступки, за весь этот незабываемый опыт, который я буду вечно хранить в памяти...
– И вы, действительно, нашли дневник Томпсона в подвале его дома и с тех пор мечтали снять по нему фильм? Поэтому именно «Ромовый дневник» стал первым проектом вашей продюсерской компании?
– Да, когда готовился сыграть в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе» по роману Хантера, я жил у него дома одно время. И рылся с наслаждением в его залежах – где он только не работал репортером и какой только всячины не насобирал. И нашел рукопись, перевязанную черной такой резинкой. Прямо там, в пыли, уселся и прочитал – дневник молодого репортера в Пуэрто-Рико. Он мне говорит: «Неплохо. Правда?» – «Черт возьми, чертовски хорошо! Но почему ты до сих пор его не опубликовал?» – «А давай снимем кино? Будем с тобой партнерами». Вот с того дня все и завертелось. Долго-долго мы шли к этому, слишком долго... В день его смерти я был в Лос-Анджелесе, смотрел дома кино по телевизору. Пришла моя сестра Кристи, она работает моим менеджером и заправляет всеми моими делами. Я увидел ее лицо и сразу спросил: «Кто?» А когда она ответила, спросил: «Как?» Потому что знал лучше всех – Хантер всегда жил так, как считал нужным. И уйти из жизни тоже мог только по своему усмотрению… Так и вышло. Его друзья знали, какую еще он хотел бы сыграть с собой и с нами шутку. Я имею в виду его последнее желание. Он хотел, чтобы его прах развеяли из пушки в его собственном саду. За домом. Фокус в чем: он хотел, чтобы орудие это было огромного размера – в 150 футов длиной. Таких пушек нет. Статуя Свободы на фут, кажется, больше. Пришлось нам здорово поднапрячься. Зато мы были так заняты и так тихо его ненавидели в процессе исполнения этого желания, что потом только поняли – он избавил нас от переживаний в свойственной ему одному манере. Ведь нужно было решить вопрос еще, как отправить этого негодяя в стратосферу, не нарушив закона. Легально сделать выстрел из этой гигантской игрушки. Пришлось получить тонну разрешений, в том числе от представителей авиации. С ума сойти. Сняли все это действо, конечно, для семьи и друзей... Хантера мне очень не хватает. Его ночных звонков, наших разговоров...
– А правда, что вы сами перепечатывали его сочинения, прежде чем браться за роль, – и «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», и «Ромовый дневник»?
– Правда. Хантер говорил, что научился писать благодаря тому, что от руки переписывал романы Фицджеральда, например. Или Хемингуэя. Я это знаю, я видел эти рукописи. Здорово, что дважды довелось его сыграть. Хантер на дух не переносил фальши и всякого дерьма в отношениях. У него аллергия на все это была. Как и у меня. Есть еще одна история, о ней мало кто знает. В 2009 году мы с режиссером Брюсом Робинсоном возвращались из Пуэрто-Рико (мы там готовились к съемкам «Ромового дневника») в Лос-Анджелес. На частном «джете», конечно. И вдруг в салоне наступила мертвая тишина. Моторы заглохли, и самолет в течение нескольких секунд падал вниз… Мы были уверены, что все кончено. И неожиданно для самих себя начали истерически хохотать. И тут моторы вновь заработали. И самолет стал потихоньку карабкаться вверх.
– Джонни, только не обижайтесь, у меня дурацкий вопрос, но жутко любопытно – о вас столько всего писали, еще до того, как вы стали вести отшельнический образ жизни семьянина, – правда, что вы заказали однажды шампанское и наполнили им ванну для Кейт Мосс в одном лондонском отеле, в районе Ноттинг-Хилла?
– Даже не слышал никогда про этот отель. Нет. Неправда. (Улыбается.) Дурак, конечно, что никогда такого не делал. Но, знаете, вообще-то я в глубине своей души невероятно застенчивый человек. В принципе. Просто так вышло, что доводится заниматься такой жутко странной и… беззастенчивой работой.