«Грязную воду не выливают, если нет чистой». T-invariant рассказывает, как немецкие ученые становились соучастниками преступлений Третьего рейха — и почему провалилась денацификация науки
4:58 am
, Yesterday
0
0
0
В последние несколько десятилетий ведущие немецкие университеты и исследовательские центры публикуют отчеты о своей исторической ответственности за преступления национал-социализма. В 2015 году в архивах Общества Макса Планка
нашли образцы человеческого мозга, которые были добыты преступным путем — у узников концлагерей. В 2020-м стало известно, что Кильский институт мировой экономики
помогал вермахту в захвате Восточной Европы и СССР, а в 2022-м Гумбольдтский университет
рассказал, как в его стенах планировались военные преступления. В обширной статье для издания T-invariant германистка и кандидат экономических наук Наталия Супян на примере Германии рассказывает, как ученые становились соучастниками преступлений, помогая военной экономике и поощряя идеологически ангажированные исследования. «Медуза» публикует материал с сокращениями и незначительными правками.
Глава первая
Многие преподаватели вступили в НСДАП еще до захвата власти
[нацистами] в 1933 году, а спустя несколько месяцев университеты по собственной инициативе стали расписываться в лояльности новому режиму.
«Принцип фюрерства»
, введённый в 1935-м, лишал высшие учебные заведения суверенитета и напрямую подчинял ректора Рейхсминистерству науки, воспитания и народного образования. Приоритет идеологической лояльности над научной квалификацией при выборе кандидатов на позицию ректора зачастую приводил к ошибочным назначениям, что влекло за собой внутренние конфликты в университетах и вопреки изначальной цели лишь снижало управляемость высшей школы.
Антисемитизм был необыкновенно силён в германских университетах задолго до того, как стал официальной идеологией. Профессура и студенческие корпорации придерживались крайних националистических взглядов в Германской империи, и в новых условиях свободной и эмансипированной Веймарской республики они видели себя исключительной кастой, носителями традиционных ценностей — так было даже в относительно благополучные «золотые двадцатые», с 1924 по 1929 год, когда учёные-евреи, в особенности близкие к социал-демократам, подвергались нападкам в академической среде.
Целенаправленная ариизация немецких университетов началась уже весной 1933 года: в апреле был принят сначала закон «О восстановлении профессионального чиновничества», отстранявший евреев от государственной службы, а затем закон «О борьбе с переполненностью немецких школ и университетов», установивший квоту для поступающих «неарийцев» — 1,5%.
Например, в Гейдельбергском университете количество еврейских студентов сократилось со 180 в начале 1933 года до пяти в 1937-м, а в следующем году их не осталось вовсе. В период с 1933 по 1940 год по «расовым» причинам были уволены 59 преподавателей с учёной степенью, то есть 29% преподавательского состава; среди штатных профессоров доля уволенных достигала 40%. В Берлинском университете с 1933 по 1945 год были уволены 35% преподавателей, во Франкфуртском — 37%. Всего же в Германии лишились своих позиций около 20% преподавателей.
В июле 1933 года специально для борьбы с «эмигрировавшими предателями» был принят закон «Об отмене натурализации и лишении немецкого гражданства», позволявший лишать гражданства «подданных рейха, находящихся за границей, которые… поведением, нарушающим долг верности рейху, нанесли ущерб интересам Германии». Поскольку политика ариизации вынуждала эмигрировать большое количество учёных-евреев, университеты воспользовались новым законом, чтобы изменить правила присвоения и лишения докторской степени. Все покинувшие Германию и лишённые подданства автоматически признавались «недостойными» иметь немецкую докторскую степень.
Кроме того, процедура лишения учёной степени инициировалась в отношении всех, кто был осуждён за государственную измену, «осквернение расы», прослушивание «вражеских радиостанций», «разложение вооруженных сил», дезертирство, проведение абортов, гомосекуальность и валютные операции. С 1933 по 1945 год было задокументировано около 1700 случаев лишения докторской степени, однако исследователи полагают, что их было как минимум в два раза больше. В 70% случаев поводом было лишение гражданства, то есть они касались эмигрировавших евреев. Сильнее всего были затронуты медицинские факультеты, факультеты права и так называемого государствоведения (Staatswissenschaft), за ними следовали философские факультеты.
Глава вторая
В университетах стали появляться кафедры евгеники, расоведения и этнологии. начал активно развиваться «научный антисемитизм». Ведущую роль в легитимации политики Третьего рейха в отношении евреев сыграл университет Тюбингена: профессора теологии и философии Герхард Киттель и Карл Георг Кун работали в научно-исследовательском отделе еврейского вопроса Рейхсинститута новой истории Германии, а сотрудники Института расовой биологии искали антропологические методы «выявления евреев», которые были призваны облегчить осуществление «политики исключения», а позже — их уничтожения.
«Расовую гигиену» и евгенику
преподавали на всех медицинских факультетах, которые сформировали наиболее нацифицированную часть университетского ландшафта страны. Тесная связь медиков с нацистской идеологией имела ужасающие последствия: полностью игнорируя всякие принципы профессиональной этики, они участвовали в программах эвтаназии и экспериментах над узниками концлагерей. «Эвтаназией» были названы кампании по умерщвлению пациентов психиатрических клиник: с 1939 по 1945 год в Германии были отравлены газом и медикаментами или заморены голодом свыше 200 тысяч человек, еще около 100 тысяч — на аннексированных территориях. Около трети жертв пришлось на основную программу «Т4»[5]. Отбор «неполноценных» пациентов и сами убийства осуществляли врачи.
Помимо «очищения расы» «эвтаназия» была направлена на избавление государства от «нетрудоспособного балласта» в непростых условиях военной экономики. Кроме того, она открывала новые возможности для научных исследований, в частности для изучения человеческого мозга. Институт исследования мозга Общества кайзера Вильгельма в Берлине получил препараты головного мозга более чем 700 жертв «эвтаназии», Научно-исследовательский институт психиатрии в Мюнхене — еще около 200 образцов мозга. С 1939 по 1944 год два института получили в общей сложности 9000 образцов мозга.
Дегуманизация науки устранила всякие ограничения для проведения экспериментов над людьми: на военнопленных и узниках концлагерей тестировали новые лекарства, их заражали малярией и тифом, по заказу люфтваффе проводили эксперименты с переохлаждением и перепадами давления, подвергали воздействию горчичного газа и так далее. Большая часть этих «исследований» проводилась при финансовой поддержке Общества помощи немецкой науке . Оно же финансировало опыты над близнецами, которые проводил Йозеф Менгеле
в лагере Аушвиц-Биркенау, деятельность доктора Карла Брандта
, рейхскомиссара здравоохранения, казненного по приговору Нюрнбергского процесса над врачами.
В 1939 году глава СС и рейхскомиссар по вопросам консолидации германского народа Генрих Гиммлер инициировал масштабный междисциплинарный (и несомненно преступный) проект «Генеральный план Ost»
, в разработке которого принял участие ряд немецких учёных. Проект представлял собой совокупность концепций правовой, экономической и пространственной реорганизации территорий, которые Германия планировала оккупировать в результате победы в войне; он предполагал колонизацию и «германизацию» части Восточной Европы (Польши и СССР), а также переселение и уничтожение больших групп коренного населения (30–40 млн человек).
.Существенная часть планов модернизации Восточной Европы заключалась в повышении производительности сельского хозяйства. На новых территориях должны были поселиться около трёх миллионов этнических немцев — именно для них планировалось создание новых городов, деревень, дорог и каналов. Казалось, что увлечённо работавшие над «Генеральным планом Ost» учёные погрузились с головой в обустройство каких-то необитаемых земель; они либо не задумывались о том, что коренное население этих территорий будет изгнано или убито, либо считали это нормой.
План был готов в 1942 году, когда произошел перелом в ходе Второй мировой войны. Немецкое наступление на Восток было остановлено, и он так никогда и не был реализован.
Глава третья
. Её принципы подразумевали демилитаризацию, денацификацию, демократизацию и децентрализацию Германии.
На институциональном уровне денацификация прошла довольно быстро и успешно во всех зонах: НСДАП была запрещена, все законы Третьего рейха — отменены, главные преступники исключены из общественной жизни, осуждены и наказаны в ходе Нюрнбергского и других судебных процессов. Однако «массовая» денацификация, призванная устранить нацистов из государственных органов, политики, экономики, образования и, кроме того, внушить немецкому обществу чувство ответственности за совершенные преступления, оказалась гораздо менее эффективной, а по мнению многих экспертов — провалилась.
В советской зоне денацификация осуществлялась радикально и жёстко — скорее это была «чистка», сопровождавшая смену политического режима. Помимо национал-социалистов были осуждены и другие противники советской оккупационной власти, десятки тысяч человек были интернированы и помещены в спецлагеря НКВД, где многие погибли. Вместе с тем немецкие специалисты, необходимые СССР, избегали наказания, а члены НСДАП, проявившие лояльность коммунистическому режиму, позднее занимали в ГДР всевозможные ответственные посты.
Совсем иначе денацификация проходила в западных зонах. Американская и британская военные администрации раздали взрослому населению миллионы объёмных анкет, которые нужно было заполнить, после чего их рассматривали комитеты по денацификации. Все прошедшие анкетирование делились на пять категорий: главные виновники; соучастники; второстепенные соучастники; «попутчики» (номинальные нацисты); невиновные. Очень скоро комитеты перестали справляться с потоком анкет, поэтому в марте 1946 года в американской зоне процедура денацификации была передана в руки самих немцев, в октябре 1947-го этому примеру последовала британская администрация. Можно утверждать, что оккупационные власти стремились скорее не наказать виновных, а вернуть сторонников НСДАП в активную общественную жизнь. Денацификация по-французски в основном преследовала прагматические цели и оказалась ещё более мягкой.
Дела мелких нацистов, по которым было проще принять решение, суды рассматривали в первую очередь, а серьёзные преступления были отложены на 1947 год. За это время многим преступникам удалось бежать за границу; оставшиеся позже представали перед более снисходительным немецким судом. Многие высокопоставленные преступники избежали наказания. Тысячи уволенных в первые два послевоенных года постепенно вернулись на свои должности, в том числе в государственном управлении.
К 1950 году, когда денацификация была официально завершена, в западных зонах через эту процедуру прошли 3,6 млн человек, из них только 25 тысяч попали в первые три категории, к «попутчикам» был причислен миллион человек, еще 1,2 млн оказались невиновными. При этом осуждённые представители верхушки НСДАП, СС и полиции безопасности часто приговаривались к штрафу или двум годам лишения свободы.
Денацификацию часто называют «фабрикой по производству „попутчиков“», поскольку преступники, всячески стараясь «отмыться», находили свидетелей, готовых на суде подтвердить, что те никогда не были нацистами. Так они получали «справку о невиновности» и превращались из преступников в «попутчиков», а из «попутчиков» — в невиновных. Возникала круговая порука коллег и соседей, а вернувшиеся на госслужбу нацисты выдавали справки друг другу и способствовали исчезновению компрометирующих документов. Известный немецкий историк Ульрих Херберт оценивает это так: «Огромная несправедливость состоит в том, что большая часть нацистских преступников, в том числе действительно жестокие ужасные убийцы, вышли сухими из воды. И это проблема, груз которой Германия несёт по сей день».
Такая денацификация — бессистемная и несправедливая — совсем не способствовала массовому раскаянию немецкого населения. Многие были убеждены, что все виновные уже осуждены в ходе Нюрнбергского трибунала, и требовали скорейшего завершения процесса денацификации. После конституирования ФРГ эти требования зазвучали ещё громче, и вскоре законы об амнистии 1949 и 1954 годов
обеспечили помилование большинству нацистских преступников, чьи приговоры были удалены из реестра судимостей. Кроме того, статья 131 Основного закона реабилитировала практически всех служащих, отстранённых союзниками от государственной службы по политическим мотивам.
На встрече с журналистами в 1952 году первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр подвергся критике за то, что высокие государственные посты, в том числе в Ведомстве федерального канцлера, всё чаще занимали бывшие нацистские чиновники. В ответ он произнес знаменитое: «Грязную воду не выливают, если нет чистой!»
Эту «грязную воду» совсем не спешили «выливать» из науки и образования. Как и в других сферах, первые послевоенные годы ознаменовались массовыми увольнениями профессоров, состоявших в национал-социалистических организациях (таких в среднем было 70%), однако к началу 1950-х практически все они вернулись на свои места. Иногда позиции прежних преподавателей намеренно оставались незанятыми в ожидании их возвращения. Впрочем, ситуация варьировалась от университета к университету: так, в Боннском университете денацификация оценивалась как успешная, поскольку почти никому из бывших национал-социалистов не удалось вернуться на свои должности.
А что было в других университетах?
В послевоенной немецкой науке укоренился и долгие десятилетия культивировался созданный самими учеными миф о том, что в период Третьего рейха они занимались исключительно «чистой» наукой, фундаментальными исследованиями, далёкими от политики. Осторожно допускалось, что на сотрудничество с партией иногда шли малоуспешные и бездарные учёные. В остальном — наука была жертвой национал-социализма, её подчинили насильно.
Этот миф практически не изменился в 1960-е — и начал постепенно меняться лишь в 1990-е годы, когда старые нацисты уже умерли или ушли на пенсию, открылись архивы Штази, и завеса молчания начала понемногу спадать. Например, в 1994 году был разоблачен бывший ректор Высшей технической школы Ахена Ганс Шверте, оказавшийся гауптштурмфюрером СС Гансом Шнайдером, работавшим в «Аненербе»
, а после войны скрывавшимся под чужим именем. Шнайдер/Шверте был лишён профессорского звания, государственных наград и пенсии.
Лишь совсем недавно, 15–20 лет назад, многие научные учреждения Германии всерьёз решились взглянуть в глаза своему прошлому. Стали проводиться исследования, инициированные самими университетами, институтами и исследовательскими обществами. О многих из описанных выше «заслуг» немецких учёных стало известно только благодаря этим недавним расследованиям.
В 2001 году Немецкое научно-исследовательское общество (DFG) предприняло уже четвёртую попытку написать правдивую историю своего предшественника, Общества помощи немецкой науке. Независимая рабочая группа под руководством профессора Рюдигера фон Бруха из Берлинского университета имени Гумбольдта и профессора Ульриха Герберта из Фрайбургского университета исследовала работу общества с 1920 по 1970 год.
Это исследование подтвердило или впервые установило, что в научной среде ещё до захвата власти НСДАП доминировали националистические и реваншистские настроения, что после 1933 года научные организации провели расовые и идеологические чистки, а оставшиеся учёные охотно присягнули на верность режиму, тогда как сопротивление в их рядах стремилось к нулю. Первые результаты деятельности рабочей группы были обнародованы в 2006 году, а исследования и публикация их итогов продолжаются и в 2020-х.
А были ли другие исследования?
Начнём с того, что после кадровых чисток, проведенных в науке и образовании в 1933 году, университеты и научные институты превратились в герметичную и практически стерильную структуру, в которой не возникало никакого или почти никакого сопротивления. Оставшихся сотрудников можно разделить на несколько категорий.
— принципиальные, фанатичные нацисты, лишенные каких-либо этических принципов. Их было не так много, но достаточно, чтобы надолго опорочить немецкую науку и Германию в целом.
— противники [Веймарской] республики, консерваторы, ностальгировавшие по былым достижениям немецкой науки, которой в начале века не могла составить конкуренцию ни одна страна в мире. Их симпатия к национал-социалистам объяснялась тоской по «сильной руке», которая сможет навести порядок и обеспечить науке достойное финансирование. Они полагали, что политические чистки и преследования — издержки смены власти, радикализм первых лет пройдёт, а порядок останется. Впоследствии многих из них постигло горькое разочарование.
, самая большая группа — оппортунисты, которые бросились вступать в НСДАП после выборов в рейхстаг в марте 1933 года
; в академической среде их тоже было очень много. Они быстро приспосабливались к новым обстоятельствам и использовали их для карьерного роста, делая то, что от них требовалось.
Наконец, категория, к которой зачастую относились настоящие, серьёзные ученые, — это те, кто не принимал национал-социалистической идеологии и, возможно, даже сопротивлялся ей, но оставался в системе — из страха ли, долга перед профессией или ради карьеры. Они повторяли мантру «мы посвятили себя науке, мы совершенно аполитичные исследователи, никогда не имели отношения к преступной деятельности национал-социалистов, мы жили только своим делом», предпочитая оставаться во «внутренней эмиграции».
Вернер Гейзенберг, один из величайших физиков ХХ века, нобелевский лауреат 1932 года, после захвата власти национал-социалистами был возмущён введением расовых законов, из-за которых его коллеги, в частности Альберт Эйнштейн, Макс Борн и Эрвин Шрёдингер были вынуждены покинуть Германию. Однако публично он никогда не протестовал, ограничиваясь тихим, «бюрократическим» сопротивлением.
Тем не менее, защищая и поддерживания своих коллег-евреев, Гейзенберг стал врагом сторонников так называемой немецкой, или арийской физики, считающей новые теории того времени ересью и «еврейской физикой». В 1939 году физик стал одной из ключевых фигур нацистской ядерной программы. В этом качестве он часто выезжал с лекциями за рубеж, в первую очередь в оккупированные Германией страны, где прежние коллеги видели в нем теперь врага и часть нацистской системы.
Вернер Гейзенберг, 1940
akg-images / Scanpix / LETA
Так, в 1941 году в Копенгагене Гейзенберг встретился со своим учителем Нильсом Бором, и их восприятие действительности было уже настолько разным, что историки до сих пор не могут разобраться, предлагал ли Гейзенберг Бору помощь или вербовал для участия в «урановом проекте».
Коллега Гейзенберга по ядерному проекту, выдающийся химик Отто Ган (благодаря открытию которого этот проект и стал возможен) более открыто выступал против режима и активно защищал своих друзей и сослуживцев еврейского происхождения и их семьи. В американских досье, где оценивались политические взгляды немецких ученых, Отто Ган получил характеристики «антинацист», «продемократический», «честный», «надёжный» и «не одобряет национал-социализм».
Вместе с тем как директор Института химии Общества канцлера Вильгельма Отто Ган неизбежно принимал участие в политических чистках в своей организации — то есть всё равно оставался частью системы. Ган позиционировал себя как аполитичного исследователя и старался дистанцироваться от расистских крайностей в науке, но, по мнению многих его коллег, никакой «чистой» науки в Третьем рейхе не было.
На протяжении 30 лет Отто Ган работал бок о бок с блестящим физиком Лизой Мейтнер, которая из любви к своему делу преодолевала огромные трудности, встречавшиеся в то время на пути женщины в науке. В 1938 году, когда рабочая группа Гана, Штрассмана и Мейтнер стояла на пороге открытия, она, будучи еврейкой, была вынуждена бежать из Германии в Швецию. Спустя несколько месяцев Ган и Штрассман впервые смогли расщепить атомное ядро урана, однако оказались не в состоянии объяснить свое открытие и, несмотря на риск, обратились за помощью к Мейтнер: именно она смогла его правильно интерпретировать.
Лиза Мейтнер, 1930
Corbis / Getty Images
Отто Ган, 1941
ullstein bild / Getty Images
В 1944 году Отто Ган получил Нобелевскую премию по химии, а Мейтнер даже не была упомянута. По её собственным словам, в эмиграции она жила «как в пустыне», но, несмотря на затруднительное положение, из принципиальных соображений отказалась от участия в американской ядерной программе.
Два великих немецких физика, два нобелевских лауреата Макс Планк и Альберт Эйнштейн были добрыми друзьями, ходили друг к другу в гости, часто музицировали вместе (Планк был прекрасным пианистом, а Эйнштейн играл на скрипке), но всегда принадлежали к диаметрально противоположным политическим лагерям. Если Эйнштейн был бунтарём и убежденным демократом-республиканцем, то Планк олицетворял прусские добродетели: послушание, долг и скромность — и тосковал по вильгельмовской Германии.
Макс Планк и Альберт Эйнштейн, 17 июня 1930 года
Bettmann / Getty Images
После прихода к власти национал-социалистов уже в марте 1933 года Эйнштейн написал заявление о выходе из Прусской академии наук, отказался от немецкого гражданства и уехал в США (в Германию он больше не возвращался). Планк же, сначала явно не осознавший масштабов случившейся катастрофы, не понимал резкой реакции Эйнштейна и его бескомпромиссных оценок нового режима. Его прусское воспитание и пиетет к государству предписывали принимать новую власть как должное.
На заседании Академии наук, посвященном исключению Эйнштейна, Планк заявил, что «своим политическим поведением Эйнштейн сам сделал невозможным свое дальнейшее пребывание в Академии». Открытая критика политической власти учеными была совершенно недопустима, и это была не личная позиция Макса Планка, а негласное правило, давно укоренившееся в немецкой науке. Это была та самая «аполитичность», о которой Томас Манн писал в своих «Размышлениях аполитичного» в 1918 году. На деле она представляла собой весьма четко очерченную политическую позицию, предполагавшую сакрализацию государства и приверженность национал-консервативным ценностям. Вместе с тем она была удобным камуфляжем, который всегда позволял не высказываться на острые темы, сославшись на нейтральность науки.
Во время поездки в Стокгольм в 1943 году Планк сказал Лизе Мейтнер: «Должно быть, происходят ужасные вещи. Мы совершили ужасные вещи». В тот момент Планк уже в полной мере осознавал, что служит преступному государству; вскоре оно пришло и за ним, и никакие прусские добродетели не смогли предотвратить трагедии. Сын Макса Планка Эрвин, участник сопротивления, был арестован 23 июля 1944 года, спустя три дня после покушения на Гитлера.
Узнав об этом, 87-летний Планк поехал в Берлин, чтобы просить у Гиммлера пощады для сына, настаивая на его непричастности. Эрвин Планк был обвинён в государственной измене и попытке насильственного изменения конституционного строя рейха, и 23 октября Народная судебная палата приговорила его к смертной казни.
Через два дня Макс Планк направил прошение Гитлеру: «Мой фюрер! Я глубоко потрясен новостью о том, что мой сын Эрвин был приговорён Народной судебной палатой к смертной казни. Признание моих заслуг в служении нашему отечеству, которое вы, мой фюрер, неоднократно выражали мне самым почтенным образом, даёт мне право верить, что вы прислушаетесь к просьбе восьмидесятисемилетнего человека. В качестве благодарности немецкого народа за труд всей моей жизни, ставший непреходящим интеллектуальным достоянием Германии, я прошу сохранить жизнь моему сыну».
Кроме того, он направил повторное прошение о замене смертного приговора лишением свободы Гиммлеру, а также рейхсминистру юстиции. Влиятельные знакомые Макса Планка обращались во все возможные инстанции и дошли до Германа Геринга. Наконец, 9 ноября Планка оповестили о том, что «рейхсфюрер СС считает допустимым помилование посредством замены приговора на пожизненное заключение». Семья была практически уверена в скором помиловании, но 23 января 1945 Эрвин был повешен в печально известной тюрьме для политзаключенных Берлин-Плётцензее. Все шесть месяцев заключения Эрвина Планка жестоко пытали и допрашивали, добиваясь показаний на других заговорщиков. Он не выдал никого.
для
нашли образцы человеческого мозга, которые были добыты преступным путем — у узников концлагерей. В 2020-м стало известно, что Кильский институт мировой экономики
помогал вермахту в захвате Восточной Европы и СССР, а в 2022-м Гумбольдтский университет
рассказал, как в его стенах планировались военные преступления. В обширной статье для издания T-invariant германистка и кандидат экономических наук Наталия Супян на примере Германии рассказывает, как ученые становились соучастниками преступлений, помогая военной экономике и поощряя идеологически ангажированные исследования. «Медуза» публикует материал с сокращениями и незначительными правками.
Глава первая
Немецкие университеты и национал-социалисты
После поражения Германии в Первой мировой войне немецкая наука, активно развивавшаяся и претендовавшая на мировое доминирование в конце XIX — начале XX веков, предсказуемо пришла в упадок. Господствовавший в стране кризис распространился и на университеты: их финансовое положение ухудшилось; преподаватели, особенно молодые, превратились в «академический прекариат», не имея средств к существованию и перспектив карьерного роста. Как и многие другие слои общества, профессура чувствовала себя униженной, не принимала ценностей Веймарской республики и в основном придерживалась консервативных позиций. Их взоры были устремлены в благополучное имперское прошлое. Всё это сделало университеты благодатной почвой для развития радикального национализма.Многие преподаватели вступили в НСДАП еще до захвата власти
[нацистами] в 1933 году, а спустя несколько месяцев университеты по собственной инициативе стали расписываться в лояльности новому режиму.
«Принцип фюрерства»
, введённый в 1935-м, лишал высшие учебные заведения суверенитета и напрямую подчинял ректора Рейхсминистерству науки, воспитания и народного образования. Приоритет идеологической лояльности над научной квалификацией при выборе кандидатов на позицию ректора зачастую приводил к ошибочным назначениям, что влекло за собой внутренние конфликты в университетах и вопреки изначальной цели лишь снижало управляемость высшей школы.
Антисемитизм был необыкновенно силён в германских университетах задолго до того, как стал официальной идеологией. Профессура и студенческие корпорации придерживались крайних националистических взглядов в Германской империи, и в новых условиях свободной и эмансипированной Веймарской республики они видели себя исключительной кастой, носителями традиционных ценностей — так было даже в относительно благополучные «золотые двадцатые», с 1924 по 1929 год, когда учёные-евреи, в особенности близкие к социал-демократам, подвергались нападкам в академической среде.
Целенаправленная ариизация немецких университетов началась уже весной 1933 года: в апреле был принят сначала закон «О восстановлении профессионального чиновничества», отстранявший евреев от государственной службы, а затем закон «О борьбе с переполненностью немецких школ и университетов», установивший квоту для поступающих «неарийцев» — 1,5%.
Например, в Гейдельбергском университете количество еврейских студентов сократилось со 180 в начале 1933 года до пяти в 1937-м, а в следующем году их не осталось вовсе. В период с 1933 по 1940 год по «расовым» причинам были уволены 59 преподавателей с учёной степенью, то есть 29% преподавательского состава; среди штатных профессоров доля уволенных достигала 40%. В Берлинском университете с 1933 по 1945 год были уволены 35% преподавателей, во Франкфуртском — 37%. Всего же в Германии лишились своих позиций около 20% преподавателей.
В июле 1933 года специально для борьбы с «эмигрировавшими предателями» был принят закон «Об отмене натурализации и лишении немецкого гражданства», позволявший лишать гражданства «подданных рейха, находящихся за границей, которые… поведением, нарушающим долг верности рейху, нанесли ущерб интересам Германии». Поскольку политика ариизации вынуждала эмигрировать большое количество учёных-евреев, университеты воспользовались новым законом, чтобы изменить правила присвоения и лишения докторской степени. Все покинувшие Германию и лишённые подданства автоматически признавались «недостойными» иметь немецкую докторскую степень.
Кроме того, процедура лишения учёной степени инициировалась в отношении всех, кто был осуждён за государственную измену, «осквернение расы», прослушивание «вражеских радиостанций», «разложение вооруженных сил», дезертирство, проведение абортов, гомосекуальность и валютные операции. С 1933 по 1945 год было задокументировано около 1700 случаев лишения докторской степени, однако исследователи полагают, что их было как минимум в два раза больше. В 70% случаев поводом было лишение гражданства, то есть они касались эмигрировавших евреев. Сильнее всего были затронуты медицинские факультеты, факультеты права и так называемого государствоведения (Staatswissenschaft), за ними следовали философские факультеты.
Глава вторая
Нацификация в науке
Нацификация и ариизация, конечно же, коснулись не только «формы» — кадровой политики и системы управления науки и образования, но и «содержания» академии: идеологическим установкам были подчинены учебные программы и научные исследования.В университетах стали появляться кафедры евгеники, расоведения и этнологии. начал активно развиваться «научный антисемитизм». Ведущую роль в легитимации политики Третьего рейха в отношении евреев сыграл университет Тюбингена: профессора теологии и философии Герхард Киттель и Карл Георг Кун работали в научно-исследовательском отделе еврейского вопроса Рейхсинститута новой истории Германии, а сотрудники Института расовой биологии искали антропологические методы «выявления евреев», которые были призваны облегчить осуществление «политики исключения», а позже — их уничтожения.
«Расовую гигиену» и евгенику
преподавали на всех медицинских факультетах, которые сформировали наиболее нацифицированную часть университетского ландшафта страны. Тесная связь медиков с нацистской идеологией имела ужасающие последствия: полностью игнорируя всякие принципы профессиональной этики, они участвовали в программах эвтаназии и экспериментах над узниками концлагерей. «Эвтаназией» были названы кампании по умерщвлению пациентов психиатрических клиник: с 1939 по 1945 год в Германии были отравлены газом и медикаментами или заморены голодом свыше 200 тысяч человек, еще около 100 тысяч — на аннексированных территориях. Около трети жертв пришлось на основную программу «Т4»[5]. Отбор «неполноценных» пациентов и сами убийства осуществляли врачи.
Помимо «очищения расы» «эвтаназия» была направлена на избавление государства от «нетрудоспособного балласта» в непростых условиях военной экономики. Кроме того, она открывала новые возможности для научных исследований, в частности для изучения человеческого мозга. Институт исследования мозга Общества кайзера Вильгельма в Берлине получил препараты головного мозга более чем 700 жертв «эвтаназии», Научно-исследовательский институт психиатрии в Мюнхене — еще около 200 образцов мозга. С 1939 по 1944 год два института получили в общей сложности 9000 образцов мозга.
Дегуманизация науки устранила всякие ограничения для проведения экспериментов над людьми: на военнопленных и узниках концлагерей тестировали новые лекарства, их заражали малярией и тифом, по заказу люфтваффе проводили эксперименты с переохлаждением и перепадами давления, подвергали воздействию горчичного газа и так далее. Большая часть этих «исследований» проводилась при финансовой поддержке Общества помощи немецкой науке . Оно же финансировало опыты над близнецами, которые проводил Йозеф Менгеле
в лагере Аушвиц-Биркенау, деятельность доктора Карла Брандта
, рейхскомиссара здравоохранения, казненного по приговору Нюрнбергского процесса над врачами.
В 1939 году глава СС и рейхскомиссар по вопросам консолидации германского народа Генрих Гиммлер инициировал масштабный междисциплинарный (и несомненно преступный) проект «Генеральный план Ost»
, в разработке которого принял участие ряд немецких учёных. Проект представлял собой совокупность концепций правовой, экономической и пространственной реорганизации территорий, которые Германия планировала оккупировать в результате победы в войне; он предполагал колонизацию и «германизацию» части Восточной Европы (Польши и СССР), а также переселение и уничтожение больших групп коренного населения (30–40 млн человек).
.Существенная часть планов модернизации Восточной Европы заключалась в повышении производительности сельского хозяйства. На новых территориях должны были поселиться около трёх миллионов этнических немцев — именно для них планировалось создание новых городов, деревень, дорог и каналов. Казалось, что увлечённо работавшие над «Генеральным планом Ost» учёные погрузились с головой в обустройство каких-то необитаемых земель; они либо не задумывались о том, что коренное население этих территорий будет изгнано или убито, либо считали это нормой.
План был готов в 1942 году, когда произошел перелом в ходе Второй мировой войны. Немецкое наступление на Восток было остановлено, и он так никогда и не был реализован.
Глава третья
Денацификация — бессистемная и несправедливая
После капитуляции Германии и разделения её территории на четыре оккупационные зоны в каждой из них военные администрации начали реализацию политики четырёх «Д», о которой союзники договорились на Потсдамской конференции. Её принципы подразумевали демилитаризацию, денацификацию, демократизацию и децентрализацию Германии.
На институциональном уровне денацификация прошла довольно быстро и успешно во всех зонах: НСДАП была запрещена, все законы Третьего рейха — отменены, главные преступники исключены из общественной жизни, осуждены и наказаны в ходе Нюрнбергского и других судебных процессов. Однако «массовая» денацификация, призванная устранить нацистов из государственных органов, политики, экономики, образования и, кроме того, внушить немецкому обществу чувство ответственности за совершенные преступления, оказалась гораздо менее эффективной, а по мнению многих экспертов — провалилась.
В советской зоне денацификация осуществлялась радикально и жёстко — скорее это была «чистка», сопровождавшая смену политического режима. Помимо национал-социалистов были осуждены и другие противники советской оккупационной власти, десятки тысяч человек были интернированы и помещены в спецлагеря НКВД, где многие погибли. Вместе с тем немецкие специалисты, необходимые СССР, избегали наказания, а члены НСДАП, проявившие лояльность коммунистическому режиму, позднее занимали в ГДР всевозможные ответственные посты.
Совсем иначе денацификация проходила в западных зонах. Американская и британская военные администрации раздали взрослому населению миллионы объёмных анкет, которые нужно было заполнить, после чего их рассматривали комитеты по денацификации. Все прошедшие анкетирование делились на пять категорий: главные виновники; соучастники; второстепенные соучастники; «попутчики» (номинальные нацисты); невиновные. Очень скоро комитеты перестали справляться с потоком анкет, поэтому в марте 1946 года в американской зоне процедура денацификации была передана в руки самих немцев, в октябре 1947-го этому примеру последовала британская администрация. Можно утверждать, что оккупационные власти стремились скорее не наказать виновных, а вернуть сторонников НСДАП в активную общественную жизнь. Денацификация по-французски в основном преследовала прагматические цели и оказалась ещё более мягкой.
Дела мелких нацистов, по которым было проще принять решение, суды рассматривали в первую очередь, а серьёзные преступления были отложены на 1947 год. За это время многим преступникам удалось бежать за границу; оставшиеся позже представали перед более снисходительным немецким судом. Многие высокопоставленные преступники избежали наказания. Тысячи уволенных в первые два послевоенных года постепенно вернулись на свои должности, в том числе в государственном управлении.
К 1950 году, когда денацификация была официально завершена, в западных зонах через эту процедуру прошли 3,6 млн человек, из них только 25 тысяч попали в первые три категории, к «попутчикам» был причислен миллион человек, еще 1,2 млн оказались невиновными. При этом осуждённые представители верхушки НСДАП, СС и полиции безопасности часто приговаривались к штрафу или двум годам лишения свободы.
Денацификацию часто называют «фабрикой по производству „попутчиков“», поскольку преступники, всячески стараясь «отмыться», находили свидетелей, готовых на суде подтвердить, что те никогда не были нацистами. Так они получали «справку о невиновности» и превращались из преступников в «попутчиков», а из «попутчиков» — в невиновных. Возникала круговая порука коллег и соседей, а вернувшиеся на госслужбу нацисты выдавали справки друг другу и способствовали исчезновению компрометирующих документов. Известный немецкий историк Ульрих Херберт оценивает это так: «Огромная несправедливость состоит в том, что большая часть нацистских преступников, в том числе действительно жестокие ужасные убийцы, вышли сухими из воды. И это проблема, груз которой Германия несёт по сей день».
Такая денацификация — бессистемная и несправедливая — совсем не способствовала массовому раскаянию немецкого населения. Многие были убеждены, что все виновные уже осуждены в ходе Нюрнбергского трибунала, и требовали скорейшего завершения процесса денацификации. После конституирования ФРГ эти требования зазвучали ещё громче, и вскоре законы об амнистии 1949 и 1954 годов
обеспечили помилование большинству нацистских преступников, чьи приговоры были удалены из реестра судимостей. Кроме того, статья 131 Основного закона реабилитировала практически всех служащих, отстранённых союзниками от государственной службы по политическим мотивам.
На встрече с журналистами в 1952 году первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр подвергся критике за то, что высокие государственные посты, в том числе в Ведомстве федерального канцлера, всё чаще занимали бывшие нацистские чиновники. В ответ он произнес знаменитое: «Грязную воду не выливают, если нет чистой!»
Эту «грязную воду» совсем не спешили «выливать» из науки и образования. Как и в других сферах, первые послевоенные годы ознаменовались массовыми увольнениями профессоров, состоявших в национал-социалистических организациях (таких в среднем было 70%), однако к началу 1950-х практически все они вернулись на свои места. Иногда позиции прежних преподавателей намеренно оставались незанятыми в ожидании их возвращения. Впрочем, ситуация варьировалась от университета к университету: так, в Боннском университете денацификация оценивалась как успешная, поскольку почти никому из бывших национал-социалистов не удалось вернуться на свои должности.
А что было в других университетах?
Берлинский технический университет в 1945 году начал решительно избавляться от преподавателей с нацистским прошлым, однако быстро столкнулся с нехваткой кадров и был вынужден все чаще делать исключения, если профессиональные качества перевешивали политический бэкграунд. Однако после амнистии и официального завершения денацификации в университет вновь стали принимать даже тех сотрудников, которые считались соучастниками нацистских преступлений.
Например, Франц Бахер, профессор и руководитель Института органической химии, член НСДАП с 1931 года, глава университетского отдела Рейхсминистерства науки и образования, в 1945 году был уволен из университета со следующей формулировкой: «Не хватает научной квалификации. Был эсэсовцем и активным членом партии, только за это был принят на факультет. В министерстве постоянно добивался назначения товарищей по партии». Тем не менее, в 1953 году он вернулся в университет и до выхода на пенсию был профессором органической химии.
Ганс Фляйшхакер, оберштурмфюрер СС, сотрудник Института расовой биологии при университете Тюбингена, изучал отпечатки пальцев евреев в Лодзинском гетто, на основе этой работы в 1943 году защитил диссертацию, а после этого в лагере Аушвиц проводил отбор для «коллекции еврейских скелетов». В 1945-м он был уволен французской военной администрацией, в 1948-м признан «попутчиком», в 1950-м начал работать экспертом в Немецком обществе антропологии, а в начале 1960-х вновь вернулся в Университет Тюбингена в качестве ассистента в Институте антропологии. Затем перешел в аналогичный институт Франкфуртского университета, где проработал до выхода на пенсию в 1977 году. В эпоху охотника на нацистов генерального прокурора Гессена Фрица Бауэра в отношении Фляйшхакера было начато расследование, однако на суде он утверждал, что ничего не знал о последствиях своих антропологических измерений в Аушвице (то есть об убийстве заключенных с целью подготовки экспонатов для музея «Аненербе»), и был оправдан. Студенты бойкотировали его лекции, но Фляйшхакер продолжал заявлять, что «не видит поводов прекращать свою работу».
Генетик-евгенист Отмар фон Фершюр, возглавлявший Институт антропологии Общества кайзера Вильгельма, занимался вопросами «наследственной биологии и расовой гигиены», служил экспертом в судах по вопросам стерилизации. Фершюр проводил медицинские и генетические опыты, в том числе над узниками Аушвица — благодаря сотрудничеству с лагерным врачом Йозефом Менгеле.
Ещё в начале ХХ века он прославился экспедициями в немецкие колонии в Африке и публикациями о расовой гигиене. В период Третьего рейха Фершюр успел побывать ректором Берлинского университета (им. Гумбольдта) и директором Института антропологии Общества кайзера Вильгельма, последовательно поддерживая национал-социалистическую политику дискриминации и массовых убийств.
Совместно с коллегами по институту в 1937 году он добился стерилизации 800 детей, рожденных немецкими женщинами от «цветных» французских солдат, участвовавших в оккупации Рура. В 1952 году Фишер стал почетным членом Немецкого общества антропологии, Немецкого общества анатомии и Общества конституционных исследований. Его статьи и учебники публиковались вплоть до 1960-х годов, а его теории преподавали в немецких университетах.
Тем не менее в 1946 году трибунал счел его «попутчиком» и оштрафовал на 600 рейхсмарок, а в 1951-м Фершюр был полностью реабилитирован. В том же году он стал профессором университета Мюнстера и директором Института человеческой генетики, а год спустя — председателем Немецкого общества антропологии.
Экономист Андреас Предёль, под началом которого Институт мировой экономики в Киле активно сотрудничал с вермахтом, в декабре 1945 года был уволен по приказу британской военной администрации, оправдан в ходе денацификации и уже в декабре 1947-го вернулся в университет Киля, а в 1949-м снова стал профессором. В 1953 году Предёль возглавил Институт транспортных наук при университете Мюнстера, а в 1960–1961 годы был ректором этого университета. В 1964-м Предёль стал основателем и первым директором Немецкого зарубежного института (сегодня — GIGA, Немецкий институт глобальных и региональных исследований).
Как действительно талантливого экономиста его приглашали в качестве эксперта и DFG, и весьма гибко относившаяся к бывшим нацистам Социал-демократическая партия Германии, которой Предёль помогал с ребрендингом и подготовкой Годесбергской программы[9]. Он активно поддерживал создание Европейского объединения угля и стали и дальнейшее развитие ЕЭС; Предёль по сей день считается крупным теоретиком международной экономической интеграции, на которого продолжают ссылаться учёные. Надо сказать, что и в период Третьего рейха он выступал за создание европейского «большого пространства», в котором все страны извлекали бы выгоды из «общего порядка». Правда, в этой парадигме главным выгодополучателем как основной производитель и потребитель становилась Германия, а «искусственно созданные» государства юго-восточной Европы должны были встроиться в ее жизненное пространство.
Негласная сделка
Возвращение бывших нацистов в жизнь новой республики стало возможным благодаря заключению с ними государством и обществом негласной сделки: вы помалкиваете и не выпячиваете свои взгляды и прошлое, а мы забываем о ваших преступлениях и не трогаем вас. Фактически действовал принцип «не спрашивай, не говори».В послевоенной немецкой науке укоренился и долгие десятилетия культивировался созданный самими учеными миф о том, что в период Третьего рейха они занимались исключительно «чистой» наукой, фундаментальными исследованиями, далёкими от политики. Осторожно допускалось, что на сотрудничество с партией иногда шли малоуспешные и бездарные учёные. В остальном — наука была жертвой национал-социализма, её подчинили насильно.
Этот миф практически не изменился в 1960-е — и начал постепенно меняться лишь в 1990-е годы, когда старые нацисты уже умерли или ушли на пенсию, открылись архивы Штази, и завеса молчания начала понемногу спадать. Например, в 1994 году был разоблачен бывший ректор Высшей технической школы Ахена Ганс Шверте, оказавшийся гауптштурмфюрером СС Гансом Шнайдером, работавшим в «Аненербе»
, а после войны скрывавшимся под чужим именем. Шнайдер/Шверте был лишён профессорского звания, государственных наград и пенсии.
Лишь совсем недавно, 15–20 лет назад, многие научные учреждения Германии всерьёз решились взглянуть в глаза своему прошлому. Стали проводиться исследования, инициированные самими университетами, институтами и исследовательскими обществами. О многих из описанных выше «заслуг» немецких учёных стало известно только благодаря этим недавним расследованиям.
В 2001 году Немецкое научно-исследовательское общество (DFG) предприняло уже четвёртую попытку написать правдивую историю своего предшественника, Общества помощи немецкой науке. Независимая рабочая группа под руководством профессора Рюдигера фон Бруха из Берлинского университета имени Гумбольдта и профессора Ульриха Герберта из Фрайбургского университета исследовала работу общества с 1920 по 1970 год.
Это исследование подтвердило или впервые установило, что в научной среде ещё до захвата власти НСДАП доминировали националистические и реваншистские настроения, что после 1933 года научные организации провели расовые и идеологические чистки, а оставшиеся учёные охотно присягнули на верность режиму, тогда как сопротивление в их рядах стремилось к нулю. Первые результаты деятельности рабочей группы были обнародованы в 2006 году, а исследования и публикация их итогов продолжаются и в 2020-х.
А были ли другие исследования?
Общество Макса Планка, одна из крупнейших и самых влиятельных научно-исследовательских организаций Германии, в 1997 году инициировало создание комиссии «История Общества кайзера Вильгельма при национал-социализме», признав себя преемником этой организации. Помимо того, что большинство ученых сотрудничали с режимом без всякого принуждения, было также установлено, что институты исследования мозга и психиатрии получали образцы человеческого мозга из центров «эвтаназии», технические и физические институты участвовали в разработке вооружений, а часть сотрудников были соучастниками нацистских преступлений.
Исследование выявило, что в период с 1939 по 1945 год KWG использовало принудительный труд, и на него работали не менее тысячи человек. В 2001 году тогдашний президент Общества Макса Планка Хуберт Маркл впервые извинился перед выжившими жертвами опытов над людьми, которые Институт антропологии KWG проводил в Освенциме. Комиссия завершила свою работу в 2007 году.
Однако после инспекций, проведённых в архиве Общества Макса Планка в 2015 и в Институте психиатрии в 2016 году, обнаружилось, что там всё ещё хранятся образцы человеческого мозга и другие препараты, полученные преступным путём. «Мы в ужасе от того, что в наших архивах всё ещё есть образцы жертв убийств, подвергшихся эвтаназии, которые не были похоронены в 1990 году», — заявило руководство и организовало новый проект, целью которого стали проверка всех институтов общества, установление личностей жертв, достойное захоронение их останков и увековечивание их памяти. Эти страшные находки — наследие преступной деятельности одного из директоров Немецкого научно-исследовательского института психиатрии (DFA) Эрнста Рюдина и Юлиуса Халлервордена, сотрудника Института исследований мозга (в 1949 году как ни в чём не бывало продолжившего свою работу в институте).
Рабочая группа «Университет Тюбингена при национал-социализме» была создана в 2002 году. Результатом её деятельности стало подтверждение уже не нового факта, что большинство профессоров приветствовали приход национал-социалистов и многое сделали для легитимации режима. Кроме того, группа выпустила несколько докладов об участии университета в программах насильственной стерилизации и использовании принудительного труда в институтах и университетских клиниках. А в 2009 году были обнаружены считавшиеся утраченными отпечатки ладоней 309 евреев из Лодзи, что дало начало проекту «В руках Фляйшхакера». С помощью этих отпечатков антрополог Ганс Фляйшхакер из Института расовой биологии при университете Тюбингена пытался найти научное доказательство отличия евреев от других людей. Это субъективное и антинаучное исследование стало основой для его диссертации. Сама диссертация и другие свидетельства причастности университета к нацистским преступлениям были представлены на выставке в 2014 году.
Внутренняя эмиграция
«Конечно же, он не был нацистом», — так начинаются рассуждения немецких историков практически о любом крупном учёном, работавшем на Третий рейх. Тогда почему же такое количество и знаменитых, и рядовых ученых, преподавателей, сотрудников университетов и научных учреждений продолжали сотрудничать с режимом, зачастую даже не соглашаясь с его политикой?Начнём с того, что после кадровых чисток, проведенных в науке и образовании в 1933 году, университеты и научные институты превратились в герметичную и практически стерильную структуру, в которой не возникало никакого или почти никакого сопротивления. Оставшихся сотрудников можно разделить на несколько категорий.
— принципиальные, фанатичные нацисты, лишенные каких-либо этических принципов. Их было не так много, но достаточно, чтобы надолго опорочить немецкую науку и Германию в целом.
— противники [Веймарской] республики, консерваторы, ностальгировавшие по былым достижениям немецкой науки, которой в начале века не могла составить конкуренцию ни одна страна в мире. Их симпатия к национал-социалистам объяснялась тоской по «сильной руке», которая сможет навести порядок и обеспечить науке достойное финансирование. Они полагали, что политические чистки и преследования — издержки смены власти, радикализм первых лет пройдёт, а порядок останется. Впоследствии многих из них постигло горькое разочарование.
, самая большая группа — оппортунисты, которые бросились вступать в НСДАП после выборов в рейхстаг в марте 1933 года
; в академической среде их тоже было очень много. Они быстро приспосабливались к новым обстоятельствам и использовали их для карьерного роста, делая то, что от них требовалось.
Наконец, категория, к которой зачастую относились настоящие, серьёзные ученые, — это те, кто не принимал национал-социалистической идеологии и, возможно, даже сопротивлялся ей, но оставался в системе — из страха ли, долга перед профессией или ради карьеры. Они повторяли мантру «мы посвятили себя науке, мы совершенно аполитичные исследователи, никогда не имели отношения к преступной деятельности национал-социалистов, мы жили только своим делом», предпочитая оставаться во «внутренней эмиграции».
Вернер Гейзенберг, один из величайших физиков ХХ века, нобелевский лауреат 1932 года, после захвата власти национал-социалистами был возмущён введением расовых законов, из-за которых его коллеги, в частности Альберт Эйнштейн, Макс Борн и Эрвин Шрёдингер были вынуждены покинуть Германию. Однако публично он никогда не протестовал, ограничиваясь тихим, «бюрократическим» сопротивлением.
Тем не менее, защищая и поддерживания своих коллег-евреев, Гейзенберг стал врагом сторонников так называемой немецкой, или арийской физики, считающей новые теории того времени ересью и «еврейской физикой». В 1939 году физик стал одной из ключевых фигур нацистской ядерной программы. В этом качестве он часто выезжал с лекциями за рубеж, в первую очередь в оккупированные Германией страны, где прежние коллеги видели в нем теперь врага и часть нацистской системы.
Вернер Гейзенберг, 1940
akg-images / Scanpix / LETA
Так, в 1941 году в Копенгагене Гейзенберг встретился со своим учителем Нильсом Бором, и их восприятие действительности было уже настолько разным, что историки до сих пор не могут разобраться, предлагал ли Гейзенберг Бору помощь или вербовал для участия в «урановом проекте».
Коллега Гейзенберга по ядерному проекту, выдающийся химик Отто Ган (благодаря открытию которого этот проект и стал возможен) более открыто выступал против режима и активно защищал своих друзей и сослуживцев еврейского происхождения и их семьи. В американских досье, где оценивались политические взгляды немецких ученых, Отто Ган получил характеристики «антинацист», «продемократический», «честный», «надёжный» и «не одобряет национал-социализм».
Вместе с тем как директор Института химии Общества канцлера Вильгельма Отто Ган неизбежно принимал участие в политических чистках в своей организации — то есть всё равно оставался частью системы. Ган позиционировал себя как аполитичного исследователя и старался дистанцироваться от расистских крайностей в науке, но, по мнению многих его коллег, никакой «чистой» науки в Третьем рейхе не было.
На протяжении 30 лет Отто Ган работал бок о бок с блестящим физиком Лизой Мейтнер, которая из любви к своему делу преодолевала огромные трудности, встречавшиеся в то время на пути женщины в науке. В 1938 году, когда рабочая группа Гана, Штрассмана и Мейтнер стояла на пороге открытия, она, будучи еврейкой, была вынуждена бежать из Германии в Швецию. Спустя несколько месяцев Ган и Штрассман впервые смогли расщепить атомное ядро урана, однако оказались не в состоянии объяснить свое открытие и, несмотря на риск, обратились за помощью к Мейтнер: именно она смогла его правильно интерпретировать.
Лиза Мейтнер, 1930
Corbis / Getty Images
Отто Ган, 1941
ullstein bild / Getty Images
В 1944 году Отто Ган получил Нобелевскую премию по химии, а Мейтнер даже не была упомянута. По её собственным словам, в эмиграции она жила «как в пустыне», но, несмотря на затруднительное положение, из принципиальных соображений отказалась от участия в американской ядерной программе.
Два великих немецких физика, два нобелевских лауреата Макс Планк и Альберт Эйнштейн были добрыми друзьями, ходили друг к другу в гости, часто музицировали вместе (Планк был прекрасным пианистом, а Эйнштейн играл на скрипке), но всегда принадлежали к диаметрально противоположным политическим лагерям. Если Эйнштейн был бунтарём и убежденным демократом-республиканцем, то Планк олицетворял прусские добродетели: послушание, долг и скромность — и тосковал по вильгельмовской Германии.
Макс Планк и Альберт Эйнштейн, 17 июня 1930 года
Bettmann / Getty Images
После прихода к власти национал-социалистов уже в марте 1933 года Эйнштейн написал заявление о выходе из Прусской академии наук, отказался от немецкого гражданства и уехал в США (в Германию он больше не возвращался). Планк же, сначала явно не осознавший масштабов случившейся катастрофы, не понимал резкой реакции Эйнштейна и его бескомпромиссных оценок нового режима. Его прусское воспитание и пиетет к государству предписывали принимать новую власть как должное.
На заседании Академии наук, посвященном исключению Эйнштейна, Планк заявил, что «своим политическим поведением Эйнштейн сам сделал невозможным свое дальнейшее пребывание в Академии». Открытая критика политической власти учеными была совершенно недопустима, и это была не личная позиция Макса Планка, а негласное правило, давно укоренившееся в немецкой науке. Это была та самая «аполитичность», о которой Томас Манн писал в своих «Размышлениях аполитичного» в 1918 году. На деле она представляла собой весьма четко очерченную политическую позицию, предполагавшую сакрализацию государства и приверженность национал-консервативным ценностям. Вместе с тем она была удобным камуфляжем, который всегда позволял не высказываться на острые темы, сославшись на нейтральность науки.
Во время поездки в Стокгольм в 1943 году Планк сказал Лизе Мейтнер: «Должно быть, происходят ужасные вещи. Мы совершили ужасные вещи». В тот момент Планк уже в полной мере осознавал, что служит преступному государству; вскоре оно пришло и за ним, и никакие прусские добродетели не смогли предотвратить трагедии. Сын Макса Планка Эрвин, участник сопротивления, был арестован 23 июля 1944 года, спустя три дня после покушения на Гитлера.
Узнав об этом, 87-летний Планк поехал в Берлин, чтобы просить у Гиммлера пощады для сына, настаивая на его непричастности. Эрвин Планк был обвинён в государственной измене и попытке насильственного изменения конституционного строя рейха, и 23 октября Народная судебная палата приговорила его к смертной казни.
Через два дня Макс Планк направил прошение Гитлеру: «Мой фюрер! Я глубоко потрясен новостью о том, что мой сын Эрвин был приговорён Народной судебной палатой к смертной казни. Признание моих заслуг в служении нашему отечеству, которое вы, мой фюрер, неоднократно выражали мне самым почтенным образом, даёт мне право верить, что вы прислушаетесь к просьбе восьмидесятисемилетнего человека. В качестве благодарности немецкого народа за труд всей моей жизни, ставший непреходящим интеллектуальным достоянием Германии, я прошу сохранить жизнь моему сыну».
Кроме того, он направил повторное прошение о замене смертного приговора лишением свободы Гиммлеру, а также рейхсминистру юстиции. Влиятельные знакомые Макса Планка обращались во все возможные инстанции и дошли до Германа Геринга. Наконец, 9 ноября Планка оповестили о том, что «рейхсфюрер СС считает допустимым помилование посредством замены приговора на пожизненное заключение». Семья была практически уверена в скором помиловании, но 23 января 1945 Эрвин был повешен в печально известной тюрьме для политзаключенных Берлин-Плётцензее. Все шесть месяцев заключения Эрвина Планка жестоко пытали и допрашивали, добиваясь показаний на других заговорщиков. Он не выдал никого.
для
по материалам meduza
Comments
There are no comments yet
More news
