Владимир Путин предложил Украине возобновить переговоры в Стамбуле — без всяких предварительных условий. Киев и его союзники не согласны — и сперва требуют от Кремля 30-дневного прекращения огня. Какой из планов поддержит Дональд Трамп, пока до конца не ясно, но очевидно, что компромисс не удастся найти так быстро, как рассчитывает администрация президента США. О том, чего хочет добиться Путин своим предложением и реален ли сценарий «новой Ялты», рассуждает старший научный сотрудник Берлинского центра Карнеги по изучению России и Евразии Александр Баунов.


Александр Баунов
Пока Дональд Трамп разрывается между двумя утверждениями: «Путин хочет мира» и «Путин водит меня за нос [is just tapping me along]», — у Владимира Путина свое раздвоение. Подобное тому, о котором пишет в фундаментальной книге о холодной войне Сергей Радченко, профессор Университета Хопкинса. Он напоминает, как Иосиф Сталин после окончания Второй мировой войны разрывался между жаждой захватить как можно больше и желанием легализовать хотя бы часть захваченного, пусть ценой некоторых уступок.
Это было очередным проявлением типичного для российской внешней политики колебания между силой и легитимностью. Москва многое могла позволить себе силой, но источник легитимности был в западных столицах, прежде всего в Вашингтоне. А там сочли, что Россия требует слишком много — например, территории, которые она даже не завоевала: часть Ливии, турецкие проливы, северный Иран или остров Хоккайдо. И освобождение части Европы от нацистов она слишком широко трактует — как мандат на установление коммунистических режимов вопреки результатам выборов. 
Попытку на ощупь найти этот узкий путь между двумя способами удержания своих завоеваний — одной только силой или при помощи внешней легитимации —  мы наблюдаем сейчас в поведении Путина. При прежней администрации в Белом доме надежд узаконить захваченное было мало, но после возвращения туда Дональда Трампа они ожили. 
Российскому лидеру явно польстило бы сравнение со Сталиным. Только что он переименовал аэропорт Волгограда в Сталинград — «по просьбам ветеранов СВО», — а в захваченном Мелитополе установили бюст Сталина. Сама обстановка, в которой он предложил начать прямые переговоры, поддерживает эту параллель. Путин выступил с предложением в ночь после парада — то ли на правах наследника победителей, то ли уже сам как без пяти минут победитель. Он выступил после того, как по Красной площади прошла орденоносная колонна участников СВО, уравнивая фронтовиков Второй мировой и завоевателей Украины; и непосредственно вслед за длинной серией встреч с иностранными лидерами, которые приветствовали новоявленных ветеранов с трибун, — чем не глава новой «антифашистской коалиции»? 
Даже ночное время пресс-конференции имитирует сталинское «не гаснущее окошко в Кремле» (только что в юбилейном фильме к 25-летию Путина у власти телезрителям показали его кремлевскую квартиру и ее — тоже ночью трудящегося — хозяина).
Как Путин балансирует между «договорняком» и победойВ своем ночном заявлении Путин всячески постарался, чтобы его не сочли согласием на украинское предложение о немедленном прекращении огня на тридцать дней. Эту украинскую инициативу решительно поддержали приехавшие в Киев европейские лидеры. В Москве же ее немедленно назвали ультиматумом, и пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков напомнил, что Россия ничего не делает под давлением.
Сделано все и для того, чтобы предложение Москвы не выглядело как результат давления Вашингтона. Президент Трамп в конце концов одобрил 30-дневное прекращение огня, а Путин выступил с совершенно иной идеей. Он зашел с противоположного конца: предложил начало переговоров без прекращения огня. 
А еще точнее — возобновить переговоры, прерванные в Стамбуле весной 2022 года и тоже проходившие параллельно с боевыми действиями. Это напоминает предыдущую уступку Москвы: согласие на деэскалацию в Черном море в конце марта. Российскому руководству и тогда было важно подчеркнуть, что не происходит ничего нового: просто возобновляется зерновая сделка, не продленная в 2023-м. Точно так Москва подает и свою новую инициативу: не происходит ничего нового, после длительного перерыва мы всего лишь предлагаем возобновить переговоры 2022 года, прерванные Украиной по указке Запада. Значит, мы предлагаем переговоры не потому, что Трамп захотел.
Даже первые утечки о том, что Путин после парада Победы предложит переговоры, появились в том числе в российской пропагандистской прессе с указанием на источники в Китае, в частности, на слова китайского министра иностранных дел Ван И. В своем ночном выступлении Путин подал инициативу как продукт совместного производства: среди тех, кого он благодарил «за посреднические усилия», были Китай, Бразилия, другие страны Глобального Юга, но и — «в последнее время» — новая администрация США. Даже дата — 15, а не 12 мая, была выбрана, чтобы показать: российская инициатива — не ответ на украинское предложение и не продукт чьего-то давления, а нечто совершенно отдельное и независимое. 
Инициатива Путина вдобавок лучше обслуживает интересы России «на земле». Российские спикеры раз за разом повторяли, что простое прекращение огня дает военное преимущество Украине, которая воспользуется паузой, чтобы строить укрепления, безопасно производить и завозить оружие, проводить мобилизацию. Предложенные Путиным переговоры без прекращения огня, напротив, дают преимущества России. Российская армия продолжит наступать на фронте и бомбить украинские тылы, подкрепляя дипломатическое давление военным.
Выбранный формат контрпредложения позволяет одновременно предотвратить или отсрочить гневный выход Трампа из переговоров, анонсированный им на случай несговорчивости обеих или одной из сторон. И одновременно успокоить собственное окружение, армию, внешних наблюдателей и, наконец, провоенную часть общественного мнения, которая больше всего опасается «договорняка» и «нового Минска
». Прочность власти Путина кажется практически независящей от общественных настроений, однако как для достижения мира, так и для возможного продолжения боевых действий российский лидер нуждается в поддержке общества — и особенно его «патриотического сегмента».
Упор на то, что Россия пока всего лишь возобновляет прерванные стамбульские переговоры, больше всего подходит для балансирования между компромиссом и стремлением воевать, между легитимностью и силой, в котором сейчас пребывает Путин. В конце концов, о чем были переговоры 2022-го, как не об украинских уступках в обмен на прекращение российской агрессии — то есть об условиях российской победы? 
Тогда ни Украина, ни Запад не были готовы к легитимации российских завоеваний — сейчас такой готовности больше. Трамп прямо подталкивает Украину к уступкам. Однако даже нынешняя американская администрация, судя по угрозам Трампа то хлопнуть дверью, то перейти к каким-то новым, особенно сокрушительным санкциям, оказалась не готова к объему российских требований. На российскую инициативу Трамп отреагировал двусмысленно: с одной стороны, он капслоком побуждает Зеленского немедленно согласиться на прямые переговоры и ехать в Стамбул, с другой — не выражает уверенности в их успехе, а только замечает — по крайней мере наступит ясность и «европейские лидеры и США будут знать, где мы находимся». 
Зеленский в тот же день отразил российский бросок, объявив, что 15 мая будет в Стамбуле для личной встречи с Путиным. Так, опережая события (обычно первые лица встречаются, когда делегации уже договорились), он пытается показать, что российское предложение нацелено не столько на ускоренное достижение мира, сколько на затягивание войны.
Что для Трампа щедрое предложение — для Путина программа-минимумКогда Трамп обещал быстрое достижение мира, он, судя по всему, стал очередной жертвой рационализации мотивов, которые привели Путина к войне. Эта рационализация распространена в западном общественном мнении далеко за пределами нынешнего Белого дома. 
До некоторой степени она является продуктом российской пропаганды. Оправдывая агрессию, для внешней аудитории она выбрала наиболее рациональный аргумент (поставляя, как когда-то советское автомобилестроение, более качественный продукт на экспорт, чем на собственный рынок). Этот аргумент называется «война, вызванная расширением НАТО». И хотя при самом беглом взгляде видно, что НАТО расширялось на самых разных направлениях, а его шансы распространиться на Украину были исчезающе малы, причинно-следственная связь между экспансией альянса и войной выглядит наиболее убедительной для западного общественного мнения.
Отсюда упрощенное понимание Трампом пути к миру. Байден подтвердил для Украины возможность вступить в НАТО, это спровоцировало российское нападение — значит, нужно официально закрыть двери НАТО для Украины, и причины войны будут устранены.
За 100 дней у власти в администрации Трампа поняли, что для остановки агрессии Россия требует устранить гораздо более широкий набор «первопричин», и вместо одного пункта по НАТО надо идти Москве навстречу по многим пунктам, соглашаясь на пересмотр части итогов победы Запада в холодной войне. Или не идти.
В ночном предложении переговоров Путин вновь повторил фразу о первопричинах конфликта, а другие российские спикеры принялись толковать ее на привычный лад, говоря, кроме отказа от НАТО, о денацификации и демилитаризации, смене режима и уступке территорий с учетом обновленной российской Конституции. Спикер МИДа и вовсе бросилась разъяснять, что не только мир, а простое прекращение огня требует предварительного устранения «первопричин». 
Трамп уже выражал готовность официально признать российскую принадлежность Крыма и фактический контроль России по линии фронта, начать процесс отмены санкций, нормализовать торговые и дипломатические отношения, возобновить допуск Москвы к совместному участию в решении мировых проблем. Это та легитимация, которая могла бы побудить Кремль к отказу от дальнейшего использования силы.
В представлении Трампа, он делает щедрое предложение. Однако повторение Путиным формулы об «устранении первопричин» и их расширенное толкование его подчиненными говорит о том, что в Москве пока не отказываются от максималистских требований. Путин не против мира, но это мир на условиях, близких к тем, что были изложены в ультиматумах Западу осенью 2021 года, и «целям спецоперации», заявленным весной 2022-го. То, что в Вашингтоне готовы принять в качестве максималистской запорной позиции для начала переговоров о мире, в Москве все еще считают чем-то вроде программы-минимум. 
По отношению к Украине Трамп готов идти очень далеко, объясняя, что уступками можно склонить Путина отказаться завоевать всю страну. Однако даже не очень расположенный к Зеленскому и европейцам Трамп не понимает, как уступить территории, «которые Россия даже не завоевала», снять чужие санкции или заставить Европу поддаться российскому давлению. Вкупе с притязаниями Москвы на влияние внутри Украины не только на присутствие иностранных баз или состав вооруженных сил, но и на языковые и образовательные законы, вопросы исторической памяти и даже на выборы, это заставляет даже нынешнюю американскую администрацию говорить о том, что «Россия хочет слишком много».
Однако за минувшие три года Россия, несмотря на нежелание ее руководства мобилизовать все общество на военный лад, все шире живет войной. Образ врага становится все более демоническим, участников боевых действий все больше героизируют и приравнивают к ветеранам Великой Отечественной, в селах и городах больше убитых и раненых, у военной экономики все больше выгодоприобретателей, все больше репрессированных «предателей». Даже в ночном предложении переговоров Путин употребил слово «война», а не «СВО».
Чем дольше и шире военные усилия, тем убедительнее должен быть их результат. Три года разговоров о войне с «поднявшим голову нацизмом» сузили поле для идеологического маневра: ведь с нацистами не договариваются — их побеждают. По этой причине то, что Трамп считает щедрым предложением, внутри России непросто будет оформить в качестве победы. 
Отсутствие множества санкций, SWIFT, авиасообщение, мировые бренды и контроль над Крымом были еще до нынешней войны. А юридические тонкости признания этого контроля большинство россиян волнуют гораздо меньше, чем дипломатов. Даже украинское руководство до начала широкомасштабной войны говорило, что не рассматривает военное возвращение Крыма, отложив его на далекое гипотетическое будущее. При таком образе победы, похожем на довоенную реальность, возникает вопрос «зачем воевали?».
После трех лет войны кроме Крыма Россия контролирует те же два областных центра, что и до, добавив к ним несколько районных центров разной значимости и 100 тысяч квадратных километров — целую Португалию или Болгарию, — правда, преимущественно выжженной земли. Причем международно-правовой статус этих двух областных центров и Крыма не изменился даже для стран «глобального большинства»: их практически нигде не считают российской территорией. 
Важные для воинствующих патриотов символические цели вроде Харькова и Одессы, смены власти в Киеве и пересмотра украинских законов тоже не достигнуты. Такой образ победы сложно продать не только российскому населению, но и вписать в ряд славных побед великих правителей России, чем, несомненно, озабочен Путин, погруженный в непрерывное изучение исторической литературы, читающий лекции по истории журналистам и иностранным лидерам. 
Именно в этом причина парадоксальной настойчивости Кремля в вопросе признания за ним незавоеванных территорий. Фактически удержать фактически захваченное — это локальный успех оружия, ограниченная победа силы. Зато заставить уступить незавоеванные территории — это слом политической воли оппонента, осязаемый успех в области не только силы, но и легитимации самых разнообразных, даже абсурдных российских требований.
Хоть Кремль и подчеркивает несгибаемость, на разные лады говоря об «устранении первопричин», ему пришлось оставить некоторое количество максималистских позиций, спешно занятых в период резкого охлаждения отношений между Зеленским и Трампом. 
Тогда казалось возможным протестировать требования вроде полного прекращения военной помощи, внешнего управления ООН в Украине или украинских выборов как предварительного условия начала переговоров. Эти идеи Белый дом отверг. 
Больше нет речи о полной нелегитимности Зеленского и всей украинской системы власти, которая, как говорил Путин в конце марта находится в руках неонацистских формирований. Москва больше не настаивает, как в первые месяцы года, что готова говорить о мире в Украине только напрямую с Вашингтоном без участия Украины. Снято требование отменить до переговоров голосованием в Раде закон, запрещающий переговоры с Путиным. Само предложение начать прямые переговоры возникло в условиях своего рода соревнования на миролюбие между Киевом и Москвой перед лицом новой американской администрации. 
Другие признаки гибкости российской позиции — например, текст Financial Times, которая со ссылкой на шесть источников утверждала, что Путин готов согласиться на фиксацию конфликта по линии фронта, — были дезавуированы Песковым, Лавровым и другими официальными лицами.
Администрация Трампа исходит из того, что после трех лет Россия устала от войны и перспективы восстановления отношений в обмен на прекращение войны и территориальные приобретения достаточно, чтобы в Кремле согласились на мир. 
Москва, напротив, полагает, что на другой стороне сложилась выгодная для нее комбинация: истощение Украины, усталость Запада, отсутствие интереса к Украине у Трампа и неприязнь к Зеленскому. Все это должно привести к исполнению оставшихся пунктов российского ультиматума мирными средствами. Угрозы новых сокрушительных санкций, которые Трамп периодически высказывает публично и передает через российских переговорщиков, смягчает его же непоследовательность в тарифной войне с Китаем и другими.
Образ большой выгодной сделки между великими державами раньше был очень популярен в Москве. Здесь примером такой сделки считается Ялта
, якобы зафиксировавшая согласие западных союзников на российскую сферу влияния. Отсюда постоянное желание «новой Ялты» — то есть дипломатической легитимации нынешних российских притязаний. 
Мало кто вспоминает, что Ялта в действительности провалилась. Записанные Черчиллем и Сталиным на салфетке процентные доли влияния в разных странах на юго-востоке Европы не были соблюдены, никакая Ялта не предполагала превращения государств Центральной и Восточной Европы в коммунистические диктатуры — их удалось насадить только силой. Развернулась не запланированная никакими ялтинскими соглашениями холодная война, гражданская война
в Греции, берлинский кризис, наконец, начавшаяся с санкции Москвы корейская
война — первая в истории прокси-война между странами, обладающими ядерным оружием, в которой многие тогда увидели начало третьей мировой. 
Замерев в точке хрупкого равновесия между силой и легитимностью, даже отступив от некоторых своих требований в Азии и Африке, Сталин в конечном счете выбрал силу как более надежный способ удержания завоеванного. Путин пребывает в схожих раздумьях, и не исключено, что, пройдя через аналогичные сомнения, он, не испытывая доверия к Западу как источнику легитимации, сделает тот же выбор.