В шведском городе Арвика в возрасте 78 лет умер Кларк Улофссон. Значительную часть жизни он провел в тюрьме (в последний раз вышел на свободу в 2018-м — сидел в Бельгии за контрабанду наркотиков). Мировую известность он приобрел 23 августа 1973 года. Его бывший сокамерник Ян-Эрик Ульссон пытался ограбить отделение Kreditbanken на площади Норрмальмсторг в Стокгольме, захватил там четверых заложников — и потребовал привезти к нему из тюрьмы Улофссона. Вместе они удерживали заложников шесть дней. Поведение заложников во время и после кризиса породило понятие «стокгольмский синдром».

Специалисты все еще спорят, существует ли «стокгольмский синдром» как диагноз или как психологический механизм. Зато он определенно существует как политический штамп. Граждане одобряют ущемление собственных прав? Голосуют за власть, несмотря на ее провалы? Подчиняются требованиям шумного меньшинства? Все это кто-нибудь обязательно объяснит «стокгольмским синдромом».
Хотя изначально в этом понятии не было ничего политического. Захватчики Ян-Эрик Ульссон и Кларк Улофссон были обыкновенными уголовниками. В Kreditbanken на Норрмальмсторг происходило ограбление, а не теракт: их целью были деньги, а не запугивание шведского правительства и граждан. У них не было никакой высокой идеи, во имя которой они готовы были убивать и умирать.
Кларк Олофссон (справа) с заложниками в хранилище банка
Sjoberg Bildbyra / ullstein bild / Getty Images
Ульссон и Улофссон, удерживая заложников на протяжении шести дней, разрешали выходить на улицу тем, у кого случался приступ клаустрофобии, успокаивали тех, кому снились кошмары, разрешали звонить близким и даже утешали, если не удавалось дозвониться. Когда в ситуацию вмешался шведский премьер Улоф Пальме, одна из заложниц по телефону прямо ему сказала, что боится не захватчиков, а того, что полиция их спровоцирует и кто-то погибнет (послушать запись этого разговора можно здесь). 
В конце концов полиция применила слезоточивый газ, преступники сдались, все остались живы и даже не получили серьезных травм. Перед тем как выйти из банка, захватчики и заложники обнимались и пожимали друг другу руки.

Sjoberg Bildbyra / ullstein bild / Getty Images
Заложница Кристин Энмарк, 28 августа 1973 года
Sjoberg Bildbyra / ullstein bild / Getty Images

Ян-Эрик Ульссон после ареста, 28 августа 1973 года
Sjoberg Bildbyra / ullstein bild / Getty Images



Во время кризиса полицию консультировал психиатр Нильс Бейерут. Чтобы объяснить такое, казалось бы, странное поведение заложников, он прибегнул к термину «идентификация с агрессором». Это явление известно психологам очень давно — по меньшей мере с работ Шандора Ференци и Анны Фрейд 1930-х годов. Специфический частный случай идентификации с агрессором — симпатию заложника к захватчику — Бейерут назвал «норрмальмсторгским синдромом». Вскоре в других странах труднопроизносимое название заменили на знакомый Стокгольм.
Бейерут не сделал никакого открытия и никогда на это не претендовал. «Синдром» с самого начала был скорее метафорой, чем строгим термином. Норрмальмсторгский захват был одним из первых случаев, когда мировые СМИ, включая телевидение, в прямом эфире освещали происходящее преступление. Поэтому метафора быстро приобрела популярность и во многих случаях фактически заместила сложный термин «идентификация с агрессором».
С тех пор журналисты снова и снова вспоминали о «стокгольмском синдроме». Например, в 1980-е в Ливане исламские боевики захватили двух американцев и англичанина. Те после освобождения утверждали, что похитители обращались с ними хорошо, хотя на деле их содержали в одиночных камерах в цепях.
Официально диагноз «стокгольмский синдром» не признан. Нет общепринятых критериев, по которым его можно определить. Некоторые специалисты вообще считают, что этот «синдром» на самом деле обыкновенный виктимблейминг: он акцентирует не психологические манипуляции преступников, а якобы неадекватную реакцию жертв.
Тем не менее понятие «стокгольмский синдром» регулярно применяют, например, к женщинам, которые подвергаются домашнему насилию, но никак не могут уйти от жестокого партнера.
Предполагается, что «синдром» возникает, если жертва боится за свою жизнь и не может ни защититься от агрессора (потому что тот облечен властью, вооружен или попросту сильнее), ни сбежать от него (потому что заперто или потому что некуда). Это нерациональная реакция — но это не значит, что неадекватная: «любить» захватчика — это призрачная надежда на безопасность в обстоятельствах, которые представляются безнадежными.
Связь может возникнуть (опять же предположительно), если агрессор угрожает жертве, а затем решает не причинять вреда. Облегчение трансформируется в чувство благодарности. Когда агрессор использует жертву как рычаг давления — как происходит с заложниками, — страх за свою жизнь заставляет не только «любить» агрессора, но и бояться (и даже осуждать) представителей власти, которые не идут на уступки. 
Ученые продолжают исследовать случаи идентификации с агрессором у заложников, военнопленных, членов псевдорелигиозных культов, жертв домашнего насилия, секс-работниц. Некоторые даже описывают «корпоративный стокгольмский синдром»: когда начальник издевается над сотрудником — а тот ему все равно симпатизирует. Но если исследователи и используют понятие «стокгольмский синдром» — то, как правило, лишь в качестве метафоры, а не строгого термина.
«Стокгольмский синдром» как политический штампВ 1989 году американский бизнесмен и политический активист Филипп Пилевский издал книгу «Пленный континент», в которой обвинил СССР в создании напряженности между Западной Европой и США. Пилевский утверждал, что Советский Союз наводит на европейцев ужас, из-за чего они якобы стали вести себя как заложники со «стокгольмским синдромом» и склоняться к просоветской позиции.
В этом случае метафора была более или менее точной: есть источник угрозы, есть жертва, которой некуда от него деваться (это, пожалуй, излишнее упрощение отношений СССР и Европы, но допустим, что так), — и есть политика, продиктованная стремлением выжить в тяжелой ситуации. 
Беда в том, что именно точности этой метафоре слишком часто не хватает. В 2009-м американский политолог Алекс Шульман писал, что европейские политики стали «заложниками» радикального исламизма и у них «стокгольмский синдром». «Агрессором, от которого некуда деваться» у него оказывались диаспоры мигрантов-мусульман в европейских странах. Что, мягко говоря, не вполне адекватно описывает положение таких диаспор.
В 2015-м австралийский журналист Питер Брент утверждал, что страх Лейбористской партии перед шумными консерваторами помешал им добиться легализации однополых браков — и тоже называл это «стокгольмским синдромом». Тут и вовсе «агрессором» оказывались австралийские избиратели. 
«Cиндромом» объясняли в 2014 году относительно мягкую реакцию западных стран на аннексию Крыма: мол, они зависимы от России экономически — и потому смотрят сквозь пальцы на ее агрессивную политику. В 2023-м российские пропагандисты и военные блогеры твердили, что Германия проводит антироссийскую политику потому, что ее взяли в заложники США и у нее «стокгольмский синдром».
Особенно часто «стокгольмским синдромом» объясняют отношение граждан страны к диктатору — например, россиян к Владимиру Путину.
Те, кто так говорят, исходят из определенного представления о том, как устроена нормальная общественная жизнь: гражданам что-то не нравится — они протестуют. А если граждане не протестуют — значит, им все нравится. Но не может же быть, чтобы россиянам нравилась агрессия против соседней страны и репрессии! Вот тут-то и пригождается «стокгольмский синдром»: мол, россияне боятся своей власти (надо заметить, по делу боятся), сопротивляться силой не готовы, а бежать им некуда — вот они и предпочитают «любить» Путина, что бы он ни делал. 
Ученые и особенно публицисты регулярно пытаются применять методы психологии для объяснения социально-политических процессов. Получается обычно не очень (почитайте потом письмо «Сигнала» «Выученная беспомощность» — оно как раз об этом). 
В 2012 году вышло исследование об использовании понятия «стокгольмский синдром» в социально-политическом контексте. Как выяснилось, чаще всего оно не помогает развивать дискуссию. Его используют как ярлык для обозначения какого-то поведения как нездорового (хотя, повторимся, болезнью «стокгольмский синдром» не считается) и неправильного — какое уж тут развитие дискуссии. 
В руках политиков «медикализация» и «патологизация» позволяют нейтрализовать любые претензии и отмести мнение людей с другими взглядами и опытом: это, мол, не мнение, а симптом. 
А в руках пользователей соцсетей «стокгольмский синдром» превращается в удобный способ самоутверждения. Кто первым обвинил собеседника в неадекватности и неспособности трезво оценить свои аргументы — тот и вышел победителем. 
Изучить распространенность «стокгольмского синдрома» очень сложно. В конце ХХ века ФБР оценивало, что в случае террористических атак отдельные симптомы «стокгольмского синдрома» возникают меньше чем у 10% заложников. Чтобы он развился полностью — большая редкость. Так что гипотеза про сто с лишним миллионов россиян, превратившихся во «влюбленных заложников», попросту несостоятельна. 
Но это если понимать «стокгольмский синдром» буквально, как психологический термин. А мы ведь договорились, что это метафора. Тогда можно предположить, что вся Россия — это такая коллективная личность, которая оказалась в заложниках и у которой этот самый синдром развился. 
И тут появляется любопытный аспект. Если Россия — коллективная личность, несет ли она вся целиком ответственность, в частности, за вторжение в Украину? 
Известны случаи, когда люди со «стокгольмским синдромом» из жертв превращались в соучастников преступлений. Знаменитый пример — история Патти Херст. Это была молодая американка из очень богатой семьи. В 1974 году ее похитила леворадикальная группировка. Девушку много дней держали в тесном шкафу, насиловали и избивали. А потом она решила присоединиться к группировке — и участвовала в ограблении банка. Когда ее арестовали, у нее диагностировали сильнейшее посттравматическое расстройство, вызванное страхом за свою жизнь, беспомощностью и ужасом, — но в народе говорили, конечно, о «стокгольмском синдроме». Херст посадили на семь лет, из которых она отсидела два: остаток наказания отсрочили, а потом ее помиловал президент Билл Клинтон — его убедили, что она действовала не по собственной воле.
Так вот, можно ли — хотя бы метафорически — считать те самые сто с лишним миллионов россиян этакой «коллективной Патти Херст»? Либо они все понимают и заслуживают наказания, либо неспособны себе помочь и осознать свою патологию, а потому нуждаются в лечении и постоянном контроле. 
Примерно так же рассуждали участники Потсдамской конференции, когда придумывали денацификацию и демилитаризацию Германии. Правда, вскоре выяснилось, что целую страну невозможно отправить к психотерапевту, тем более принудительно. Германия (по крайней мере Западная) переродилась в результате демократизации и экономического чуда, а не в результате тех мер, которые придумали донельзя разозленные союзники. 
В общем, метафоры (даже психологические) — это не обязательно что-то плохое, но в поиске политических решений они не очень-то помогают. 
Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили этот текстЕсть десятки самых разных «синдромов», названных в честь городов или стран. Например, полная противоположность «стокгольмского синдрома» — «лондонский», когда заложник принципиально не сотрудничает с захватчиками. Любовь террористов к заложникам — «синдром» с именем перуанской столицы Лимы. 
«Географическими» синдромами называют специфические проявления культурного шока у туристов. «Передозировка искусством» и дезориентация в музеях — «флорентийский синдром». Желание проповедовать слово Божье — «иерусалимский». Уверенность в собственной «просветленности» — «индийский». «Парижский синдром» испытывают те, чьи ожидания от посещения французской столицы не оправдались. 
Существует также «синдром Сараева» — по сути, частный случай посттравматического стрессового расстройства после войн в Югославии. А в сфере «мирного атома» известен «китайский синдром» — гипотетический сценарий аварии на АЭС, при котором расплавленное топливо прожигает энергоблок и проникает в почву.